Дом на берегу ночи

Ее звали Варвара. В день она выпивала литров пять кофе без сахара, в буфете держала несколько килограммов печенья и бисквитов, в кладовке хранила упаковки с любимыми консервированными персиками и сгущенку, по ночам вставала, чтобы погрызть орешки или сделать себе бутерброд с копченой колбасой, и при этом, удивительное дело, не толстела. Свое нежное тело с непомерно большой грудью и тонкой талией она, зеленоглазая шатенка с блестящими длинными волосами, кутала в шелковые халаты или фланелевые пижамы (в зависимости от погоды), подолгу спала, раскинувшись на флорентийских кружевных простынях, и в свободное ото сна и секса время проводила перед плазмой, поглощая неимоверное количество чипсов, сухариков, печенья, вафлей и обожаемого ею красного винограда.

Дом, который Власов купил исключительно для себя и куда не пускал даже жену, Варвара очень быстро захламила своими вещами и к его возвращению с работы забивала огромным количеством самого разнообразного мусора. Ореховая скорлупа, обертки от сладостей, фруктовые косточки, кожура и огрызки, ватные тампоны, рассыпанная пудра, порванные чулки, мятые журналы, пустые банки из-под кофе и леденцов, коробки, бутылки…

— Варя, ты просто свинья, — говорил Власов, тормоша ее, сонную, в постели, и не находя в себе силы наорать на нее или ударить, хотя руки так и чесались. Глядя на ее формы, проступающие под простыней, и испытывая к ней непреодолимое влечение и зная, какое его ждет наслаждение, он терпел ее несносный характер, отвращение к уборке и прочим домашним делам, ее неряшливость, потому что все это имело отношение лишь к окружающему пространству — себя же Варвара содержала в чистоте, всегда пахла, как цветок, и была расположена к любовным утехам в любое время дня и ночи. Такая теплая и упругая, готовая на все секс-машина, которую он разве что не кусал, не ел вместе с ее душистыми и сладкими, как он полагал, внутренностями.

Какие только «бусики», колечки, сережки, пижамки, шубки и платьица она у него не выпрашивала — он регулярно пополнял ее карточный счет, ни разу при этом не упрекнув за расточительность. Понимал, что только ради этого она с ним и живет, терпит его постаревшее и не такое сильное, как прежде, тело, стараясь наполнить его молодостью и энергией.

Предчувствие, что очень скоро его молодая любовница сбежит от него, не покидало Власова последние две недели. Появилось в поведении Варвары что-то неопределенное, появились какие-то странности, долгие взгляды, томные вздохи.

Перестала она выбрасывать присланные женой пирожки и котлеты, напротив, подогревала их и кормила ими Власова. Была с ним особенно вежлива, не дерзила, старалась не выщипывать при нем брови или красить ногти, а в последние дни стала даже вытирать полы в ванной комнате после душа (раньше она покидала ванную, оставив после себя лужу воды и мокрые полотенца, сваленные прямо на пол).

Власов подъехал к дому, утопающему в зелени фруктовых деревьев, открыл ворота и обнаружил, что красной машинки Вари под навесом нет.

«Вот «Форд Фиеста» бы мне подошел, как ты думаешь, Власов? Или он будет маловат для моей задницы?»

В этом была вся Варя. Очаровательная, соблазнительная и грубая, как прачка.

Власов взмок. От нехороших предчувствий. От того холодка, что пробежал по затылку, потом по спине и растаял, как кусочек льда.

Как-то уж подозрительно тихо вокруг, хотя и раньше никакого шума вроде бы не было. Разве что звук работающего на всю катушку телевизора.

Власов, обливаясь потом от дурного предчувствия, поднялся на крыльцо дома, повернул ручку двери. Так, ладно. Заперто. Все правильно, он сам сколько раз говорил Варе, чтобы она запирала дом — мало ли кому взбредет в голову войти.

Он позвонил. Тишина. Вот оно. Вот то, чего он боялся. И не потому, что Варя исчезнет из его жизни, просто в доме станет совсем уж невыносимо тихо, и дом его проглотит, такого маленького, слабого, старого. Вот такие ощущения он испытал, войдя в гостиную, где на столе, на чисто вытертой столешнице белого, в розовых прожилках, мрамора увидел знакомую пластиковую банковскую карточку, желтую, потрепанную, истерзанную холодными металлическими щелями банкоматов — ту самую, ради которой Варвара раскрывала ему свои объятия, терпела его храп по ночам, выслушивала его скучные разговоры на производственные темы, разбуженная ночью поила его отварами трав от болей в желудке, делала массаж, целовала его дряблую кожу и наблюдала за его старением.

Опустошенная, карта напоминала Власову его самого, такого же выпотрошенного, использованного, никому не нужного.

В спальне на аккуратно заправленной постели (Варя, да ты, оказывается, и это умеешь, когда захочешь!) он увидел записку. Мятая салфетка с пятном от губной помады, и нацарапано чернилами:

«Виктор, переворачиваю страницу. Ты — хороший. Целую. Не поминай лихом. Твоя Варвара».

Перевернула, значит, страницу. Перевернула и прихлопнула его. Как таракана. Значит, не зря он чувствовал, что должно случиться что-то нехорошее.

Варвара.