Дом на городской окраине

В витрине он увидел свое отражение. С зеркальной поверхности на него смотрело чужое, измученное лицо со впавшими щеками, с глазами, обведенными черной рамкой. Он изучал это лицо, в котором с трудом узнавал бодрые черты прежнего бухгалтера Михелупа, широким жестом приветствовавшего приятелей, охотно участвовавшего в громогласных дружеских беседах и заводившего множество полезных знакомств. Перед ним стоит чудак, человек, бесцельно слоняющийся по улицам, какому только в приюте и место.

— Я болен, — прошептал он, и какая-то пасмурная радость согрела его сердце. Да, он нездоров, он тает как воск на солнце и вот-вот совсем зачахнет. — Скоро вы от меня избавитесь, — мстительно говорит он. — Недолго я буду вам мешать. Я был дурным человеком, пани Михелупова, признаю. Жил только для себя, все проматывал и притеснял семью. Правильно я говорю, пани Михелупова? Почему вы плачете, пани? Пожалуйста, не надо плакать. Теперь вы свободны. Имеете то, что хотели. Найдете себе другого мужа и начнете новую жизнь. Прошу вас об одном: не вспоминайте обо мне, я этого не желаю. Был бухгалтер Михелуп — да весь вышел. Таков порядок вещей. Мне нужен лишь небольшой, неприметный кусочек земли на кладбище, там я сожмусь в комок, чтобы никому не мешать.

По улице неслось протяжное блеяние: «Полная официальная выигрышная таблица облигаций государственной строительной лотереи и лотереи Красного креста!» Другой голос вторил: «Элегантный карманный маникюрный прибор, всего за одну крону!» «По кроне штука — прекрасные бананы, подходите, господа и дамы!» Газетчики мечутся со стопками газет, налетают на подходящие к остановке вагоны трамвая с криком: «Чрезвычайный выпуск! Сенсационное разоблачение, всего двадцать геллеров!» Выскакивают буквы световой рекламы: синие, красные и зеленые огни пронзают тьму.

Бухгалтер налетел на пешехода и, пошатнувшись, пробормотал:

— Извините, я не хотел…

Но кто-то положил ему руку на плечо. Он поднял голову и увидел перед собой доктора Гешмая.

— Как идут дела, пан Михелуп? — спросил известный врач.

— Плохо, — прошептал бухгалтер.

— Отчего же?

— Я болен…

И доктор услышал бессвязные, путаные жалобы на пани Михелупову, на квартиру, которая стала негостеприимной, как сарай, на мотоцикл, который загородил вход, на какого-то Длабача, предлагающего веревки и щетки…

Доктор приложил руку к его лбу и сказал:

— Температуры у вас нет. Полагаю, немного пошаливают нервы… Вы не знаете, что такое болезнь. Вы еще вполне молодцом. Посмотрите лучше на меня — вот настоящий больной. Я уже одной ногой в могиле. Неделю назад у меня был небольшой инсульт. О, я прекрасно знаю, что такое болезнь! Всего хорошего, тороплюсь…

Михелуп придержал доктора за локоть.

— Пан доктор… — простонал он, — я бы попросил совета…

— Тороплюсь! — гаркнул доктор Гешмай.

— Всего минутку… я только… относительно мотоцикла… не знаю, что с ним делать…

— Машине, — проговорил доктор, — не место в прихожей. Машина должна работать…

— Как вы сказали?

— Мотоцикл должен ездить! — уже кричал доктор. — А я тороплюсь. Больные не ждут. Кручусь, как белка в колесе…

Бухгалтер, не видя ничего кругом, дошел до Карлина, пролез мимо сторожившего вход злого дога — мотоцикла, снял пальто, лег на диван, который купил некогда из наследства баронессы Аспас. И принялся стонать, стараясь возбудить в жене участие; пытался ее напугать, чтобы склонить к примирению, и вообще ему очень хотелось, чтобы кто-нибудь его пожалел. Но супруга разгадала его ухищрения. Женщины хорошо знают, что мужья и дети притворяются больными, когда у них совесть не чиста. Она с достоинством надула губы, и ее высоко поднятая голова выражала холодное безразличие к судьбе мужа. Двигалась она неслышно и больше не ходила плакать к бельевому шкафу. Но и бухгалтер притих. По квартире уже не разносились глухие удары захлопываемых дверей. Супруги утомились и обессилели; их домашний очаг наполнился унынием.

Шум исходил только от новой прислуги, которая топала ножищами на кухне. У нее были неловкие красные руки, специально созданные, чтобы бить хрупкий фарфор. На бледном узком лице, точно пуговицы, сидели два маленьких черных глаза — предвестники стихийного бедствия. Стоило только этим глазам посмотреть на стену — как уже летела на пол полка с посудой.

Сквозь опущенные веки бухгалтер увидел ее испуганное лицо и вздохнул. Новая прислуга… Все время какие-то перемены. Это не сулит ничего хорошего. И взгрустнулось ему по девушке с Кашперских гор, которая, моя окна, напевала «Vaterland, deine Kinder weinen…». Эта уж наверняка не запоет. В воскресенье пойдет на мессу, а потом в больницу — навестить хворую тетю.

Маня вбежала с раскрасневшимся лицом, сорвала с головы шапку, тряхнула стрижеными под мальчика волосами и крикнула:

— А у нас сегодня были спортивные игры!

Отец посмотрел на нее с упреком.

Остановившись перед диваном, она спросила:

— Почему ты лежишь?

— Я болен, — простонал бухгалтер.