Дом на городской окраине

Адвокат пририсовал своему клиенту ангельские крылышки и теперь тычет пальцем в Маргана и третьего обвиняемого, перекупщика краденого: вот злодеи, совратившие его несчастного, добросердечного и слишком доверчивого подзащитного. Маргана так и подмывает вскочить, он не может слышать это наглое вранье, поднимает руку и просит слова. Хочет прямо в глаза адвокату высказать, что о нем думает. Но судья делает ему знак рукой: мол, сиди смирно. Старику справа все безразлично. Он сонно уставился на свой грязный указательный палец, украшенный перстнем с большим желтым халцедоном. За судопроизводством он не следит, болтовня адвоката его не интересует. Старик знает, что его посадят, и не расстраивается. Сколько раз он уже сидел за скупку подозрительных вещей? Тюрьму он воспринимает как часть накладных расходов. Подержат и выпустят. Посидит пару недель и снова будет скупать краденые вещи. А потом опять сядет. От этого еще никто не умирал.

Защитник кончает:

— Учитывая перечисленные доводы, прошу оправдать моего клиента. Если же, вопреки ожиданиям, высокочтимый суд не согласится с моим мнением, прошу о милостивом приговоре и условном наказании.

Последние фразы его речи суд выслушал уже в дверях совещательной комнаты, судья, не глядя на адвоката, прогундосил:

— Суд удаляется на совещание.

И писарь закрыл дверь.

Через четверть часа они вернулись и объявили торговцу, что он признан виновным, но срок наказания уже отбыл в предварительном заключении. Торговец удалился со словами: «Низко кланяюсь, желаю всего наилучшего». Марган был осужден на четыре месяца тюремного заключения, но ему было сказано, что отсиживать этот срок не придется, если в течение двух лет он будет вести себя примерно, не предастся праздной и предосудительной жизни и не совершат нового проступка. Молодой человек в коричневой форме выслушал приговор, держа руки по швам, поклонился и щелкнул каблуками.

Лагулек получил тринадцать месяцев. Когда охранник уводил его в тюрьму, он держался дерзко, как бывалый арестант, и в коридоре крикнул Маргану:

— Будь здоров, Людва! Живи весело, до скорой встречи!

Марган перекосился от злости, пригрозил ему кулаком, но Лагулек только захохотал и махнул рукой.

Взволнованный, раздраженный, Марган вышел на улицу. Он ужасно хотел есть, нашел ближайший трактир и заказал тарелку супа. Поганая история! Он боязливо огляделся по сторонам, нет ли тут кого из знакомых: вдруг по его лицу можно понять, что минуту назад ему припаяли четыре месяцы тюрьмы. Но в трактире всего один посетитель, кучер в синем фартуке, который сидит над кружкой пива и жует рогалик. Кажется, и официант не видит этих нависших над Людвиком четырех месяцев. Вытирает стол салфеткой и спрашивает: «Чего изволите?..»

Счастье еще, что на суде не было никого из газетчиков, если бы его позор стал широко известен, он бы вообще погиб, только бы и оставалось — удавиться… А мама, что бы она, бедняжка, делала?

«Шкуру с тебя содрать мало за твою глупость! А этому пройдохе Лагулеку я еще припомню! Пусть напрасно не надеется, наши пути еще пересекутся! Увидит, с кем имеет дело! Отплачу ему с процентами…»

Он с жадностью доел суп, но сытым себя не почувствовал. Сегодня он бы легко справился и с обедом посолидней. Но знает, что позволить себе этого не может. Сбережения его кончаются, скоро он окажется совсем на мели. А сестра после каникул должна начать занятия в промышленном училище. Он обещал купить ей краски и чертежную доску. Теперь ничего не получится. Бедная девочка! Она так надеялась…

Сжав зубы, Людвиг Марган простонал:

— Мерзавец я и негодяй, что мне теперь делать…

56

Марган снял с крючка подшивку газет — не для того, чтобы узнать городские новости, но чтобы просмотреть объявления. Рубрика «Биржа услуг и труда» стала теперь его ежедневным чтением. Он знал, что одновременно с ним эти объявления читают тысячи тех, кто еще пытается найти себе место в трудовом процессе. С толпой усталых отощавших людей стоял он перед отделами найма, перед металлическими решетками затихших фабрик и все надеялся: вдруг кому-то понадобятся его руки. Но каждый раз выяснялось, что он пришел поздно; если бы он пришел минутой раньше, — говорили ему, — можно было бы что-нибудь сделать. Но почему-то он всегда на минуту опаздывал.