Дом на городской окраине

— Должен вам сообщить, милостивая пани, к сожалению, с хозяином случилась маленькая неприятность…

Пани Михелупова заломила руки и простонала:

— Что случилось? Говорите, пан Людвик! О, не мучьте меня… Он жив? Говорите же, говорите… Случилось несчастье? Он ранен? Отчего вы молчите? О, мое сердце предчувствует что-то ужасное! Я так и знала… весь день места себе не находила… Говорите, скорее говорите! Что случилось с моим супругом?

Она опустилась на стул и закрыла глаза.

Пан Людвик выждал, пока хозяйка замолчит, потом сказал:

— Ничего страшного не случилось, милостивая пани… Хозяина забрал полицейский, а потому он, очевидно, вовремя не придет ужинать…

Тут в комнату ворвалась Маня с горящими щеками и, захлебываясь, затараторила:

— Мама, мама! Папу схватил полицейский… Папа с ним подрался… потому что полицейский требовал штраф, а папа сердился… очень сердился и кричал… полицейский тоже кричал… я тоже кричала… полицейский взял его за руку и велел идти… а папа не хотел и сбил с него каску… папа бы его победил, он сильнее, но потом пришел еще один полицейский… и папа сдался… его посадили в кутузку, и он там сидит… Мама, пойдем, освободим папу… если нас будет двое, им не справиться… дадим полицейским как следует, они упадут, мы возьмем папу за руку и убежим… Слышишь, мама?

Пани Михелупова вскочила и накинулась на девочку:

— Кто тебе позволил так врываться? Не умеешь поздороваться? Странно ты себя ведешь! И это называется гимназистка! Мне стыдно за вас. И что у тебя за вид! Волосы, как у цыганки, — немедленно причешись, не желаю тебя видеть такой растрепой!

И обратилась к шоферу, который навытяжку стоял рядом; деликатное выражение его лица говорило, что он ничего не видит и не слышит.

Пани Михелупова зарыдала:

— Ах, мой супруг… вы видите, пан Людвик, что это за человек… Взрослый мужчина, а дерется с полицейским как уличный мальчишка! Какой позор! Что скажут о нас люди? Обо мне он не думает, этот бесчувственный, упрямый человек! Я так исстрадалась! Что мне с ним делать, пан Людвик?

Пан Людвик постарался не заметить ее вопроса, деликатно откашлялся в кулак и спросил мягким, плюшевым голосом:

— Прикажете, милостивая пани, съездить за хозяином?

— Да… Впрочем, нет! Оставьте его там… Я не желаю видеть этого грубого, невоспитанного человека! Пусть сгниет в тюрьме! Пусть не показывается мне на глаза… Я столько с ним натерпелась…

Шофер поднял брови в знак того, что не одобряет откровенность хозяев с персоналом, видит и не видит, слышит и не слышит, а главное — не хочет участвовать в семейных сценах.

— Немедленно его привезите! — вскричала пани Михелупова. — Я сама с ним поговорю! Не позволю себя компрометировать… Пусть сейчас же возвращается! Но я ему покажу, этому… ненормальному, этому хулигану.

Пан Людвик поклонился и прошептал:

— Слушаюсь, милостивая пани…

А в это время за паном Михелупом закрылись двери кутузки и в замке загромыхал ключ. Бухгалтер очутился в сером, безнадежно пустом помещении, где не было ничего, кроме двух нар. На одних сидел ремесленник, делавший перстни и кольца и схваченный полицейским при попытке продать провинциалу латунное кольцо как драгоценность. Другой сокамерник, низкорослый человечек с рыжей бородой, был посажен за нищенство. При задержании полиция отобрала у него черные очки и костыль.

Михелуп бросился к двери, колотил ее ногой и кулаками и плачущим голосом кричал:

— Пустите меня! Слышите? Что вы себе позволяете? Я ничего не сделал… Не хочу тут оставаться! Мне надо попасть домой! Завтра у меня в канцелярии много работы! Кто ее за меня сделает?

Нищий, уныло глядя на него, прохрипел:

— Не шумите зря, приятель, не имеет смысла.

— Как это возможно? — визгливо кричал бухгалтер. — Я тут по ошибке… я ничего не сделал…

— Говорю, это бессмысленно, — повторил нищий, — то, что вы тут по ошибке, никого не интересует…

— Это же недопустимо! Я этого так не оставлю! Я буду жаловаться!

— Садитесь и ведите себя тихо. Не старайтесь понапрасну. Подумаешь, посадят и снова выпустят. Обыкновенное дело.

Унылый голос нищего подействовал на Михелупа успокоительно. Он сел на нары и стал тупо смотреть перед собой.

— Я тоже бушевал, когда меня взяли в первый раз, — равнодушно говорил нищий. — А потом привык.

Монотонным голосом он рассказал, что за бродяжничество и нищенство сидит уже девяносто седьмой раз. Скоро отметит сотый юбилей. В глазах бухгалтера появился какой-то интерес. Он спросил:

— Скажите, сколько дохода приносит вам нищенство? Сколько примерно вы зарабатываете?

— Как когда, — отвечал нищий.

— Я не спрашиваю, сколько точно. Скажем, примерно…

— По-разному… Сто-сто двадцать крон в день. А бывает, и сотни не соберу. Все зависит от того, какое у людей настроение.

Михелуп вытаращил глаза.

— Неплохо, — с уважением заметил он.

— Ясно — неплохо, — расхвастался нищий, — прежде-то бывало лучше, но в нынешние кризисные времена надо радоваться и этому…

— Ах, этот кризис… — задумчиво согласился бухгалтер. — И никак не становится лучше! — Он вздохнул. — Тычемся из угла в угол, словно в лабиринте. Господа ломают себе головы, но ничего придумать не могут.