Владислава Бурносова

Дом на краю деревни

— Ууууу, — протяжно и одиноко выл ветер в печной трубе. Казалось, что он зовёт кого-то, мечется, места себе найти не может.

Ему откликалась старая дверь деревенского дома. Скрипя петлями, она с трудом, но всё же подчинялась ветру: лениво скользила туда-сюда, а потом, набравшись сил, страшно хлопала при резких порывах.

Трепыхали ставни. Давно ставшие лишь забытой деталью прошлого, они были приколочены к стене дома. Но временами всё же пытались, повинуясь каким-то далёким воспоминаниям, оторваться от деревянных дощечек и начать свой, одним им понятный диалог с разгулявшейся стихией.

В тот момент, когда сумерки поздней весны уже почти скрыли дальнюю деревню, Марья вышла из леса. Тяжело дыша, она привалилась к дорожному столбу. Босая, в рубахе с закатанными рукавами и юбке, она сняла с головы платок и промокнула им мокрый лоб, вытерла пыльное лицо.

Она оглянулась украдкой (не видит ли кто), вытащила шпильки, распустила косу. Волосы золотистым водопадом хлынули по плечам, окутывая тёплым сиянием. Разгулявшаяся стихия подхватила их, ласково расчесала, начала играть, бросая в лицо прядь за прядью. Дышать стало легче.

Марья ступила на пыльную песчаную дорогу. Горячий песок приятно обжёг усталые ноги, принял их в свои объятия. Она, уверенно ориентируясь в потёмках, пошла туда, где горел единственный огонёк. Бабка Марфа не спит. Она никогда не спит: чувствует, что кому-то нужна помощь. Сидит сейчас рядом с горящей свечой, вяжет. Местные говорят, что то не нитки в руках у Марфы — жизни. Витиевато переплетает она полотна, никогда не узнаешь, что впереди ждёт.

Марья осторожно отогнула доску в заборе, пробралась внутрь и поправила штакетник так, словно ничего и не было. Вошла, не стучась. К Марфе не стучатся. Так бабушка сказывала.

Бабка Марфа подняла глаза от вязания. Пожилая женщина с седыми волосами смотрела на неё внимательными зелёными глазами. В свете свечей казалось, что глаза её сами светятся, и если погасить пламя, то темнота не наступит.

Марфа сидела на домотканом половике, постеленном на лавку. Чуть теплилось пламя в печи. Пахло травами, летней ночью и теплом человеческой мудрости.

Громко хлопнула дверь. Марья от неожиданности очнулась, вздрогнула и снова посмотрела на Марфу. Так много благородства было в осанке этой простой женщины, так молодо горели глаза, что душа невольно начинала трепетать.

— Спрашивать пришла? — уточнила Марфа, откладывая вязание и вставая, чтобы окно прикрыть. Она жестом предложила Марье сесть.

Марья кивнула. Осторожно прошла в избу, глядя на трепещущий огонёк в печи. Присела на лавку у противоположной стены, подумав, притянула к себе коленки, натянула на них юбку, обхватила руками. Она смотрела на догорающие дрова в печи, что бросали красноватые блики на стены дома, на едва заметные в летнем сумраке качающиеся на ветру деревья, и вдруг уткнулась лбом в колени. Затихла.

Марфа прикрыла окно. Медленно приблизилась к Марье, словно боясь, что женщина не подпустит её к себе. Присела рядом, обняла за плечи.

Она долго и терпеливо ждала, пока Марья выплачет всё то горе, что копилось в её душе. И лишь когда последняя слеза стекла по пыльной загорелой щеке, Марфа осторожно убрала с лица женщины прядь волос и спросила:

— Больно?

Марья кивнула, утирая слёзы рукавом рубашки, и посмотрела на свои грязные босые ноги.

— Больно. В душе больно, бабушка.

Сколько Марья себя помнила, столько и томилось в душе её это странное чувство. В школе подруги с завистью смотрели на её волосы, заботливо уложенные мамой в две длинные косы.

— Мам, давай стрижку сделаем, — попросила как-то Марфа, придя домой. — Тебе хлопот меньше.

Мама тогда аж замерла от неожиданности. Отложила тесто, вытерла руки о передник, банку с мукой отставила, обняла дочку:

— Марьюшка, ты что ж такое говоришь! В них сила твоя!

— Так смотрят, мам. Смотрят, а потом говорят за спиной.

Смотрели. Сколько Марья себя помнила, столько и смотрели. Вроде бы и жили они все одинаково: крепкая деревня, родители все трудятся в полях да в коровниках, дети друг друга знают. Но отличалась ото всех Марья. Все гулять — она учиться. Книжки читает подолгу. Одноклассники дразнили, смеялись. Мол зачем тебе, Манька, таблица умножения? Коров считать? Или ты в город решила податься? Городской быть хочешь, а? Зазнаёшься, да?

А Марья училась и училась, ни на кого не глядела. Подруг, правда, в небольшой деревенской школе у неё не было. Ну да ничего. Привыкла.

Хорошела Марья. Парни то и дело под окнами появлялись, гулять звали. А где парни — там и сплетни. Нехорошие слухи про Марью пускать стали деревенские. Поплакала она, когда узнала. Но на носу экзамены, некогда переживать. Только к бабушке своей пришла, рассказала. Обняла она Марью тогда, пожалела.

— Бабушка, а что делать, когда на душе совсем больно делается? — спросила тогда Марья.

— А ты к бабке Марфе иди. Говорят, она всё знает. Может, и поведает, как боль души лечить.

— А где она живёт?