Дом на краю ночи

Она пригласила его подняться в бар — как можно торчать под таким ледяным дождем? Да и гостеприимство на острове было превыше даже самой старой вражды.

— Зайдите, вы ведь насквозь промокнете.

— Я подожду здесь.

— Прошу вас, синьор д’Исанту.

Но Андреа был непреклонен. Он хорошо знал историю о том, как Пина Велла выставила из бара его мать с ним на руках. Никакая стихия не заставит его поступиться гордостью.

— Я не войду в ваш дом. Ноги моей не будет в вашем баре. Я подожду здесь.

Дождь все усиливался, черные волосы облепили бледный лоб, английский пиджак потемнел от воды. Внезапно Марию-Грацию охватил гнев — из-за бессмысленности застарелой вражды, из-за дьявольской этой гордыни, из-за испорченного костюма. Она отбросила назад косу и шагнула под дождь.

— Никогда не слышала ничего более глупого! Заходите, вам говорят! Что, так и будете торчать под дождем?

— Буду, — уперся Андреа.

— Нет, не будешь, stronzo!

Никто никогда в жизни не разговаривал подобным образом с сыном il conte. Задохнувшись, он молчал, подбирая достойный ответ. Но, прежде чем вновь обрел дар речи, Мария-Грация с силой потянула его за руку, и он потерял равновесие.

— Ну же! — Она еще сильнее потянула к ступеням, и через несколько мгновений сын il conte очутился в доме доктора и дверь за ним захлопнулась. — Вот так! — удовлетворенно сказала девушка и принялась стягивать с него пиджак. — Довольно уже этих глупостей.

Андреа, прежде никогда не ведавший такой растерянности, бормотал: «Не нужно, не нужно…» — а вода с его пиджака капала на охристые узорчатые плитки.

Добившись своего, Мария-Грация смутилась. Молодые люди испуганно смотрели друг на друга.

— Подождите здесь, пожалуйста, синьор д’Исанту, — сказала девушка наконец. — Я позову Флавио.

Андреа бил озноб, ему было неловко. Мария-Грация поднялась по ступенькам, его взгляд следовал за ней.

— Флавио! — крикнула она, постучав в дверь брата. — Твой друг пришел! Синьор д’Исанту!

— Спущусь через пару минут, попроси его подождать.

— Он ждет.

Но теперь присутствие Андреа у подножия лестницы давило на Марию-Грацию. В полном смятении она удалилась в свою комнату, не понимая, как могла отважиться на такой поступок. Брат громыхал в комнате, которую она до сих пор считала комнатой Роберта. Она еще помнила тот легкий шум, раздававшийся, когда там жил англичанин: скрип пружин, когда он поворачивался с боку на бок, кашель, бормотание на чужом языке, стук книги по ночному столику, когда он собирался спать.

Открытка Роберта лежала на своем месте — на ночном столике. Мария-Грация с нежностью погладила ее, в сотый раз понадеявшись, что сумеет уловить скрытый смысл в этих немногочисленных простых словах. И тут с ужасом поняла, что Андреа д’Исанту поднялся по лестнице. Отдуваясь и поддерживая больную ногу обеими руками, он стоял в дверях ее комнаты. Она уронила открытку и отступила к окну:

— Комната Флавио этажом ниже, вы прошли ее…

— Я хотел извиниться, — сказал Андреа. — Ты права, эта вражда — полная глупость. Все это глупость. — Он с трудом нагнулся, чтобы поднять упавшую открытку. — Sto pensando a te?..[68]

— Это от друга…

— Твоего англичанина? Флавио мне рассказывал.

Его насмешливый взгляд не отпускал ее. Мария-Грация выдержала его стойко, чувствуя себя старой девой, отваживающей нежелательного поклонника. Она обхватила локти руками, прислонилась к комоду. Ручки от ящиков впились в спину. Она вспомнила, как Роберт однажды прижал ее к комоду, когда они занимались любовью, и потом выяснилось, что ручки комода отпечатались у нее на спине.

Андреа протянул ей открытку, и она увидела мокрый след от пальцев. Когда она хотела взять открытку, он схватил ее за запястье и держал, словно не представляя, что делать дальше.

— Когда ты схватила меня за руку… — заговорил он наконец. — С тех пор как я вернулся… с войны… ни один человек не дотрагивался до меня — ни мать, ни отец. Только ты.

Внезапно в дверном проеме возник отец. Мария-Грация не слышала, как он поднялся по лестнице. Он протиснулся в комнату, огромный и такой свирепый, каким она его никогда не видела.

— Это что тут такое? — прогремел Амедео. — Немедленно отпусти мою дочь! — И одним ударом отбросил руку Андреа от дочери. — Вон! Вон!

Под крики разъяренного Амедео вспыхнувший от стыда Андреа ретировался.

— Не смей встречаться с моей дочерью! — не утихал Амедео. — Не смей преследовать ее. Не смей разговаривать с ней.

Из своей комнаты выскочил встревоженный Флавио и кинулся вниз за другом. Ему было так стыдно за отца, что он весь взмок.

Оставшись вдвоем с Марией-Грацией в комнате, воздух которой был еще наэлектризован произошедшим, Амедео набросился на дочь:

— Что ты делала здесь с парнем il conte? Что он делал в твоей комнате?

— Я ничего не делала. Он пришел за Флавио, на улице дождь, и я предложила ему подождать в доме…

— Он что-то затеял, какую-то подлую игру задумал, мерзавец.

— Сюда он зашел по ошибке. Он искал Флавио.

Теперь Амедео ухватил дочь за локоть:

— У тебя не может быть ничего общего с сыном il conte.