Дом на миндальной улице

Милая моя Лис, я устала жить воспоминаниями… Я смотрю в окно, на сад, вспоминаю наши встречи, наши беседы, я мысленно говорю с вами, словно вы тут со мной. Засыпая, я воскрешаю в памяти ваши лица, голоса, слова, которые вы говорили. Снова и снова возвращаюсь в те дни, шум дождя напоминает мне тот вечер, когда Кассий рисовал наш портрет, яркое солнце выискривает прогулки в лесу. Я не могу смириться с тем, что больше ничего этого не будет. Я не могу сдаться и покорно стать безмозглой овцой, притворяющейся счастливой! Я лучше убью себя, чем позволю им сломить меня, я не покажу им своего отчаяния, хотя временами я не могу удержаться от слез! Это невозможно… невозможно, невыносимо жить с мыслью о том, что уже ничего не будет – ни света, ни тепла, ни душевных разговоров… И любви тоже. Ведь когда-то я грезила о том, чтобы полюбить и быть любимой, с мужчиной, который был бы равен мне, с мужчиной, которому хотелось бы отдаться и покориться… Теперь этого уже не будет. А будут только эти постоянные придирки и запреты, эта постель с божками и бубенчиками, эта тупость Клавдия, дети, роды и пустота и одиночество, одиночество и воспоминания до конца.

А может, я сошла с ума? А может, так и должно быть? Может, все так живут, притворяясь, что в их жизни есть понимание и теплота? Или я не вижу этого? Мне казалось, любой бы был против, чтобы его насиловали и уничтожали, превращая в вещь, но кому бы я это ни говорила, уверяют меня, что я просто глупая избалованная девчонка, которая не видит своего счастья! Помнишь Эола Нелия, он бывал у тебя. Ведь он был нам с тобой другом, он разделял наши взгляды и утверждал, что в жизни женщины должно быть больше, чем дом, дети и постель… И вот он приезжает ко мне и начинает укорять меня, что я так жестоко обращаюсь с Клавдием, перечу ему и не желаю быть покорной! Я пыталась объяснить ему, что для меня невозможно жить безликой, бездушной жизнью, невозможно жить без книг, рисунков, без друзей, по чужим правилам с людьми, для которых я вещь! Но чем больше я говорила, тем больше он усмехался и тоном, каким отчитывают собаку или малышку, начал говорить, что я все придумываю! Ты можешь себе представить? Он сказал «ты оттачиваешь на мне свое красноречие, детка, а все не так»… Я чувствовала себя так, будто меня вывернули наизнанку! Но ведь он всегда понимал, или делал вид, что понимает меня! Что он был моим другом! А теперь утверждает совершенно обратное, обвиняет меня в том, что я прибедняюсь и сгущаю краски! Лис, мы с ним тогда разругались и я не желаю больше его видеть и слышать. Он называл меня эгоисткой и нахалкой, что для меня нет ничего святого, кроме моих интересов… Да о чем могла быть речь, если я кричу, а меня никто не слышит!!! Я пытаюсь добиться, я подхожу и так и этак, я была мягкой, я была нежной, я была грубой и упрямой, и все это воспринималось абсолютно одинаково! Будто меня и нет, что я пустое место! Я – функция, выполняющая свои обязательства, а кто я уже никому не важно!

А что случилось с Паулиной? Она приезжала ко мне несколько раз на неделе, представлялась каким-то другим именем, вела себя так заносчиво, чванливо. Я спрашивала о вас, но она так мне ответила, что будто бы вы ее чем-то очень обидели, что она с вами не общается и ничего не знает. Это так на нее не похоже, я растерялась… Стала с ней говорить, рассказывать, как мне тяжело здесь, она ахала, поддакивала, а потом вдруг стала хвалить Клавдия, дом, что-то болтать о моем положении в обществе… Я не знала даже, как отвечать. В общем, я ее не узнала, ее как будто подменили! Она приезжала ко мне несколько раз, и все время упоминала каких-то высоких господ, покровителей, говорила о будущих приемах, будто и не видела, что со мной происходит. Я дала ей несколько писем, одно к тебе, другое к селестийцу. Они у меня уже были готовы, я писала их несколько месяцев, как дневник, как отдушину, но уже тогда у меня что-то шевельнулось. Я почти уверена, что она не передала вам писем.

Лис, я не могу, я устала. Мне нет покоя даже в моих снах. Знаешь, раньше в детстве, когда случалось что-то страшное, я всегда убегала в комнату мамы и знала, что это самое безопасное место в мире, что никто и ничто не посмеет меня тронуть там. То же самое было и в моих снах. Гналось ли за мной чудовище, преследовал ли меня убийца или призрак, я всегда переносилась к той винтовой лесенке и пряталась за надежной дверью. И зло всегда уходило. Через несколько недель после похищения мне снился сон, что я убегаю отсюда, что бегу и никто не может меня догнать, я смеюсь и взбегаю по винтовой лесенке в комнату моей мамы, чтобы уже ничто не могло меня коснуться, а там они, и все продолжается. Последнее убежище уничтожено. Я проснулась и плакала до утра, потому что так оно и есть. Мне отсюда не выбраться иначе, чем так же, как той, что была до меня.