Дом на набережной

И еще старость и близкая смерть… Лицо его, недавно в багровых пятнах смятения, теперь покрывал ровный и густо-розовый румянец от выпитого вина, такой цвет бывает у марципановых яблочек, которые вешают на елку. Юлия Михайловна все еще одолевала Kopfschmerz. Соня смотрела на Глебова счастливыми глазами. Глебов под руку повел Ганчука в кабинет – тот хотел показать какой-то альбом времен гражданской войны. "Я вам покажу мальчика, у которого была оч-чень тяжелая лапа! И я бы вам не советовал – слышите, Дима?

– попадаться тому мальчику на глаза. Ой, как он не любил ученых молодых людей в очках! Он их рубал сразу – ха-ха! – не спрашивал, кто папа, кто мама!" Глебов вспомнил, что ему тоже кое-что нужно в кабинете – посмотреть на эти проклятые бюстики.

" Более чем обязательно,-сказал Друзяев.– В четверг, послезавтра".

Еще он сказал именно тогда же, в тот разговор – и это было слитно, не разодрать, как два разноцветных куска пластилина, скатанных в шар или в одну мягкую липкую колбасу, если раскатывать шар между ладонями, ощутил вдруг слабость и покорность детства, когда чужие руки берут тебя, как кусок пластилина, и мнут, стискивают, сжимают, плющат, делают из тебя что хотят,– он сказал как бы между прочим, в придаточном предложении, в той же фразе, что и насчет четверга: есть предварительное решение о стипендии Грибоедова. Ему, Глебову. По результатам зимней сессии. И Глебов промолчал, не отозвался, подхватывая ту же игру – будто случайно оброненная новость есть и в самом деле пустяк, не стоящий внимания,– хотя все внутри обдало мгновенным жаром.

Стипендия Грибоедова! Пускай последние месяцы, все равно благо. Тут же сообразил, что не денежный приварок важен, а моральный импульс – вперед и вверх. Но в новости была боль – в другую секунду пришло печальное понимание,– ибо оно плотно слиплось с четвергом, одно от другого неотъемно. Или все вместе, комом, или же ничего.

«Но ведь немыслимо – прийти и выступить!» В тот же вечер – к Шулепникову. Опять безумная надежда на Левкино могущество, не поколебленная с детских лет. Что он мог сделать? Как повлиять? Глебову представлялось, что стоит, например, Левке – ну, не самому Левке, его отцу, отчиму – сказать институтской администрации: «Не мучайте Глебова!» – и те от него отстанут. В самом деле, сколько можно? Есть предел человеческих сил. Сначала переменить руководителя диплома. Потом рассказать о переверзевщине, о том о сем. Потом – что у него на книжном шкафу. И он этой гадостью занимался, соглашался, рассказывал. Так все им мало, еще тебе задание: прийти и выступить. Ну, не через край ли?

Левка слушал вроде сочувственно, хмыкал, кивал головой, а сам крутил ручки невиданного еще аппарата – телевизора. В маленьком беловатом оконце что-то смутно мелькало, дергалось, кусками доносилось пение: передавали оперу из Большого театра. Во всей Москве, говорили, таких телевизоров всего семьдесят пять штук. Левка был поглощен новой забавой, сердился, чертыхался, изображение портилось, тут же сидели его мать и тетушка, пришедшие на сеанс, и нужного разговора не получалось. Но другой возможности не было. Глебов все валил в открытую, при женщинах. Мать Левки сказала с горячностью: – Лев, ты должен непременно Диме помочь!

– Ты считаешь?

– Да, считаю! Я Соню хорошо помню, она очень милая. Отца ее я не знаю.

Но что за бред – так издеваться над чувствами молодых людей…

– А, тоже мне чувства…– Левка махнул рукой.

– Конечно, тебе этого не понять! – насмешливо и с еще большим напором произнесла Алина Федоровна.– Для человека, который лишен музыкального слуха, всякая музыка – шум.

– Аля, не волнуйся, пожалуйста,– сказала Левкина тетушка.

– Ты пришла в театр или на митинг? – спросил Левка.

– Да что с тобой говорить! – Алина Федоровна сделала резкий взмах рукой, и это был совершенно тот же жест, что только что сделал ее сын.

Помолчав, она прошептала, ни к кому не обращаясь: – Так испохабить собственную жизнь…

Окошко в телевизоре прояснело, стали видны фигуры певцов посередине сцены, и на некоторое время наступило молчание – смотрели на экран и слушали пение. Левка сидел перед телевизором на полу. Повернувшись к Глебову, он сказал весело: – Видимость будет лучше, понял? Нужна другая антенна. Мне Ян достанет.

Тут все дело в антенне.

– Лев, я повторяю, ты должен что-то сделать для Димы и Сони! – В голосе Алины Федоровны звучали запальчивость и раздражение. Глебову это не нравилось, он боялся, что Левка разозлится. Между ним и матерью вечно были какие-то раздоры.– Скажи, почему ты никогда не можешь ничего сделать для других? Ведь это неблагородно, Лев! Это очень низко. Нельзя быть таким махровым эгоистом. К тебе пришел старый товарищ, просит тебя о помощи…

– Да что я могу! – прорычал вдруг Левка.-Я кто, директор? Замминистра?

– Ты можешь. Мы знаем. Ты окружил себя таким количеством подлецов, что практически…