Дом одиноких сердец

– Он не гнусный старикашка, он мангуст, – сказала она. – Несчастный мангуст, который никак не мог вылезти из своей карусели. Петру Васильевичу нужно было любую жизнь превратить в книгу, понимаешь? Это в конце концов его и убило. А мы с тобой подозревали Окуневу, и Красницкую, и весь пансионат целиком, и даже безобидного Виконта… Искали среди больных, а нужно было искать среди здоровых. Господи, какое счастье, что все закончилось!

Она подошла к мужу и уткнулась носом в его плечо. Максим провел рукой по ее волосам, глядя в окно – туда, где солнце садилось в глубину оранжевых и желтых деревьев.

– Дашка… – помолчав, позвал Максим.

– Ну что тебе?

– Мы когда будем переезжать в большую квартиру?

Даша подняла глаза на мужа и улыбнулась во весь рот.

– Весной, Максим! Переезжать надо весной! А велосипеды купим зимой, и пусть они у нас стоят!

– Четыре велосипеда! – Максим покружил Дашку по комнате на руках под ее радостные вопли, посадил жену в кресло, а сам плюхнулся на диван. – Два мне, два – вам с Леськой!

– Нет, три!

– А еще лучше – пять!

– Куда тебе пять велосипедов?!

– И еще один – про запас!

Проша посмотрел на двух счастливых людей, швыряющих друг в друга диванной подушкой, и положил подбородок на лапу. Вот теперь все было хорошо. И даже то, что вечером с ним погуляли только до угла дома, можно было простить хохочущим хозяевам.

Он поворчал для приличия, стукнул хвостом по полу и задремал. День завтра обещал быть солнечным – это он точно чувствовал.

Иван Сергеевич Яковлев по прозвищу Виконт стоял у черного пруда, в котором не было рыбок, но смотрел не на пруд, а на заходящее солнце. Ему пришлось прищуриться, потому что оно было еще ярким. Он бросил короткий взгляд на дорогу и увидел, что машина подъехала.

– Все-таки уезжаете, Иван Сергеевич? – раздался голос. Повернувшись, Яковлев увидел Красницкую – маленькую и отчего-то сгорбившуюся. Заходящее солнце освещало ее грустное лицо.

– Да, – помолчав, кивнул он. – Хватит мне от мира прятаться, Римма Сергеевна. И знаете – я ведь работу-то свою закончил. Стыдно мне должно быть, ослу старому. Если бы не Боровицкий, так и бросил бы на полпути. А в разговорах с ним как-то все стало на свои места: понял я, что нельзя под конец жизни дело любимое бросать… Хороший он был человек, упокой господи душу его.

– Хороший, – эхом отозвалась Красницкая. – И правда хороший. Ну что ж, прощайте, Иван Сергеевич.

– Прощайте, Римма Сергеевна, – улыбнулся Виконт. – Буду теперь там доживать. – Он неопределенно махнул рукой куда-то за ограду, туда, где только край красноватого круга виднелся из-за деревьев.

Он повернулся и пошел к машине, сначала неторопливо, а затем все ускоряя и ускоряя шаг.

И, только сев в такси, в котором уже лежал его багаж, вдруг понял, что сказал Красницкой неправду – такую неправду, что впору было бы вернуться и сказать то, что на самом деле чувствовал старый профессор Яковлев по прозвищу Виконт.

«Не доживать!» – покачал он головой, и таксист с удивлением взглянул в зеркальце на красивого седого старика, смутно напомнившего ему кого-то из героев книжек, которые он читал подростком. «Не доживать, – улыбнулся Виконт, и таксист смущенно отвел глаза от морщинистого лица, по которому текли слезы. – Жить! Жить…»