Дом с золотыми ставнями

– Белен тяжело больна, несколько месяцев пролежала в постели. Фернандо? После того, как родилась дочь, лет десять или около того жил спокойно, – относительно спокойно, но мало-помалу опять задурил: кутежи, игра – как в молодости! Когда Белен слегла, он вовсе взял волю. Еще несколько лет такого житья – и Дора-Мария останется бесприданницей. Я весь последний год пытался как-то устроить их жизнь – но напрасно. Мой кузен словно наверстывает упущенное. Сандра, мне помнится, ты была единственным человеком, которому удавалось его образумить… В свое время я хотел забрать девочку к себе в городской дом, чтобы заботиться одинаково как о ней, так и о Сесилии. Но Сили выскочила замуж пятнадцати лет, а Дора-Мария не торопится, несмотря на все наши увещевания. А Фернандо, если его не остановить, способен спустить на зеленом сукне и то, что предназначено дочери.

Невесело было его слушать, – Факундо расспрашивал гостя о делах в имении и особенно о своем любимом детище, конном заводе, и озабоченно хмурился. А капитан, обстоятельно отвечая на вопросы, вдруг огорошил нас предложением:

– Моя дорогая Сандра, я обращаюсь к тебе как к безусловной главе семейства – пусть простят меня мужчины за такие слова. Подумай-ка, не стоит ли вам переехать на Кубу?

– Чтоб нас там вздернули на первом суку? – осведомилась я.

– Ваши дела давно закрыты, никто не вздумает их поднимать, потому что это никому не нужно. Каники уже нет в живых, вместо него другие гуляют по Эскамбраю, и у жандармерии давно уже болят головы не из-за вас. Вот, к примеру, с год тому назад шайка беглых, запертая в пещере, сумела уйти, перебив большой отряд, – до сих пор не поймут, ни кто это сделал, ни как это удалось… Никто не знает, что именно вы десять лет назад творили подобные дела, – об этом знал один я и по известным причинам не спешил внести ваши имена в служебные бумаги.

Компания Мэшемов открыла бы торговлю в Гаване, чему ваш покорный слуга мог бы посодействовать, – уверяю, это предприятие окажется выгодным. Для меня, однако, главным было бы иметь мою семью рядом, и Дора-Мария тогда могла бы жить с нами, не вызывая никаких кривотолков.

Вот так: Суаресам лишь бы все было гладко.

– Вы забыли две важные вещи, дон Федерико.

– Какие именно?

– Во-первых, Факундо до сих пор, наверно, числится беглым.

– Белен уладит это в два счета.

– Положим. Но дон Федерико – человек, которому неизвестно что может взбрести в голову. Хорошо, если он забыл о моем существовании. Но если ему захочется поднять дело об убийстве тетушки Умилиады?

– Это было уйму лет назад! И старуха, по совести, никому не была нужна.

– Сама по себе – нет. Но обстоятельства ее смерти могут дать хороший повод для шантажа. Если ему вспомнится этот случай – вспомнят и альгвасил и судья.

– С чего бы ему… – начал капитан и осекся. – Сандра, неужели мы вместе не найдем возможности утихомирить одного сумасброда? Я не могу это сделать один; но если ты со мною вместе возьмешься за это дело?

Я уже хотела ответить, – нет, не вижу никакого резона в том, чтобы начинать схватку с противником неуравновешенным и непредсказуемым. В длинном, продуваемом всеми ветрами доме, где утром одновременно слышно пение петуха с заднего двора и крики горластых чаек из гавани, в доме, где стойко держится запах воска, кофе, натертого дерева и крепкого табака, где есть уютные, укрытые от посторонних глаз комнаты, в которых можно собраться всей семьей, и длинный сарай, в котором деревянная стенка разрисована мишенями и истыкана остриями кованых наконечников, будто доски побиты оспой, – в этом доме мне вполне уютно жилось, и солнце на восходе исправно золотило кедровые ставни сквозь приоткрытые щели. А когда человеку хорошо и уютно, он становится тяжел на подъем.

Но на меня со всех сторон смотрели глаза, ожидающие ответа.

Гром! Во всех заморских странствиях он так отчаянно тосковал по острову, где родился, – большой зеленой ящерице, плывущей в теплом море, по звукам испанского языка, по дорогам в белой пыли, по купанию лошадей в заводях, покрытых лиловыми плавучими орхидеями.

Филомено! Семнадцатилетнему бродяге от рождения было все равно, на каком языке говорить и в какой гавани бросить якорь. У него в глазах стояло хрупкое маленькое создание, живое наследие славного воина, – тог, кто был сильнее нас и сильнее смерти, кто передал юноше свой неукротимый дух.

Энрике и Сесилия сидели обнявшись. Чего им не хватало в этом доме? Оказывается, тоже не хватало чего-то, для них было важно, что именно тот, а не этот остров был для них родиной.

А капитан – тот прямо ел меня глазами.

И я сказала:

– Ладно. Я подумаю об этом.

Вот об этом я и думала – этот день и следующий, и еще один. Мне никто не мешал.

Дон Федерико заходил к нам, вел разговоры о делах с англичанами и зятем… А я призналась себе, что дурака поддеть труднее, чем умного человека.

Я сказала капитану на третий день:

– Обыграли бы его в карты, что ли.

– Он не сядет со мной играть – ни в пикет, ни в фараон, ни в покер. Он уже знает, чем это кончается – хоть он и дурак, но не настолько же!

– А если играть сядет сэр Джонатан?