Дом Цепей

Не имеет значения. Одиночество Смычка не исцелить компанией — по крайней мере, той, какую он может найти здесь. Да и нынешние мысли ему не захочется делить с другими.

Они плюются пылью с начал похода. Не место для морпехов, кроме тех случаев, когда по пятам армии идет сильный враг. Сейчас явно не то. Нет, Кенеб их наказывает, вот только непонятно за что. Даже лейтенант, как-то ухитрившийся избежать непосредственного командования своими взводами, плохо понимает мотивы капитана. Хотя и вполне доволен. Но ведь как Раналу завоевать звездную репутацию, если его солдаты глотают пыль всей Четырнадцатой Армии?

«И мне какое дело, черт побери?»

Ночной воздух пахнет желчью, словно сама Полиэль прошла по лагерю. Внезапное приобретение трех тысяч опытных воинов подняло дух Четырнадцатой. Смычок надеялся, что больше дурных знамений не случится.

«Ладно, ладно, давай все обдумаем. У армии появился шанс. Теперь ей не нужны ублюдки вроде меня. И чего мне захотелось возвращаться в Рараку? Ненавижу тот, первый раз. Я уже не прежний юнец с разинутым ртом. Думал, что-то поймаю в святой пустыне? Что именно? Потерянные годы? Дерзость и напор, эти дары юности? Они принадлежат солдатам вроде Улыбы и Корика, Бутыла и Тарра. Я иду ради мести? Но она уже не наполняет желудок — видит Худ, ничего уже меня не трогает. Ни месть. Ни честь. Ни даже дружба. Проклятие, Калам, ты должен был меня отговорить. Прямо там, в Малазе. Нужно было назвать меня в лицо дураком».

Появилась овчарка Геслера.

Мошка зарычала. Большой зверь помедлил, нюхая воздух, и уселся в нескольких шагах. Комнатная собачонка вернулась к кости.

— Выходи, Геслер, — пробормотал Смычок.

Сержант показался с кувшином в руке. Сел напротив, оглядел кувшин и отбросил с возгласом недовольства. — Не могу больше пить. Ни я, ни Буян с Правдом. Мы прокляты.

— Я знаю худшие проклятия, — буркнул Смычок.

— Ну, я тоже, хотя… Что по-настоящему плохо: спать не могу. Никто из нас. Мы были при переправе через Ватар — туда и привели «Силанду», поджидать Собачью Упряжку. Там мне крепко нос разбили. Черт, я удивился. Короче говоря, я не хотел снова здесь побывать. После того, что случилось.

Они помолчали.

— Думаешь сбежать, Скрип? Я прав?

Смычок скривился.

Геслер спокойно кивнул: — Плохо, когда их теряешь. Ну, друзей. Приходится гадать, почему ты еще здесь, почему треклятый костяной мешок продолжает жить. И сбегаешь. А потом? Ничего потом. Ты не здесь, но там, где оказался. От себя не сбежишь.

Смычок морщился. — А от меня ожидают чего иного? Слушай. Дело не только в Сжигателях. Дело в солдатской жизни. Когда все повторяется. Я понял, что даже в первый раз не радовался. Приходит время, Гес, когда у тебя не остается правильного места и правильного дела.

— Может быть, но я такого еще не ощутил. Вопрос в том, в чем ты хорош. Ничего другого, Скрип. Ты уже не хочешь быть солдатом. Чудно, но чем тогда займешься?

— Когда-то я учился на каменщика…

— Ученикам бывает по десять лет, Скрипач. Они не такие костлявые развалины, как ты. Слушай, у солдата есть лишь одно дело — солдатчина. Хочешь закончить? Что ж, впереди битва. Будет много возможностей. Бросайся на меч — и готово. — Геслер помедлил, наставил на Смычка палец. — Но ведь не в том проблема, да? У тебя теперь взвод, ты отвечаешь. Вот что тебе не по нраву, вот от чего ты задумал сбежать.

Смычок встал: — Давай нянчи пса, Геслер, — и ушел в темноту.

Трава мочила ноги, пока он шел мимо дозоров. Раздался приглушенный окрик, он ответил и оказался снаружи. Над головой звезды начали уходить — близился рассвет. Бабочки-плащовки тучами вились над лесистыми холмами Ватара; иногда среди них пролетали ризаны, и бабочки словно взрывались, только чтобы снова сбиться в кучу.

На гребне шагах в трехстах от сержанта показались шесть пустынных волков. Они уже закончили выть и держались рядом из простого любопытства — а может, ждали отбытия армии, чтобы спуститься в долину и поискать отбросы.

Смычок замедлил шаг, услышав пение, тихое, тоскливое и тревожное. Казалось, оно доносится из низины справа. Он уже слышал его по ночам, всегда из-за границы укреплений, но узнавать причину не хотелось. В этой пискливой, нестройной музыке не было ничего привлекательного.

Но сейчас она взывала к нему. И голоса знакомы. Сердце вдруг заболело. Он подошел ближе.

Низина была застелена желтыми листьями, но в середине расчистили круг. Там сидели лицами друг к дружке двое детей-виканов. Нил и Нетер, а посередине стояла широкая бронзовая чаша.

То, что в нее налили, влекло бабочек. Их собиралось все больше.

Смычок заколебался и решил уйти.

— Сюда, — позвал Нил своим ломким голосом. — Быстрее, солнце встает!

Сержант приблизился, морща лоб. На краю низины замер от внезапно нахлынувшей тревоги. Бабочки кишели вокруг, бледно-желтое неистовство лезло в глаза — по коже словно проходили токи от тысяч выдохов. Он развернулся, но увидел лишь массу торопливых крыльев.

— Ближе! Он хочет тебя! — Голос Нетер, высокий и трубный. Но Смычок не мог сделать шага. Его окутало желтым саваном, и в туче было… присутствие.