Дом у кладбища

Ручей бежал между ними:Гляделась дева в ручей;Любовался девою воин,Как мечтатель мечтою своей.«Доверься мне — о, доверься! —Вздыхая, завел он речь.— Моя честь — без пятна,

И любовь — верна,Словно белый плюмаж мойИ сверкающий меч».Ручей бежал между ними:Не сводя с потока очей,Улыбалась насмешливо дева,Как мечтатель мечте своей.

«Не верю я обещаньям,Тебе любовь не сберечь:Ум твой — легкий, блестящий,Острым словом разящий,Словно белый плюмаж твойИ сверкающий меч».Ручей бежал между ними,

Извиваясь среди полей:С девой расстался воин,Как мечтатель с мечтою своей.С поля битвы доставили деве,Где сразила героя картечь,Принесли, опустили,К ногам положили —

И плюмаж белоснежный,И сверкающий меч. [28]

Тенор капитана звучал мелодично и жалобно, благодаря чему даже простые, неуклюжие стихи трогали сердце, и тетя Ребекка подумала, что Деврё очень, очень приятный человек. Однако настала пора поинтересоваться, чем занята мисс Гертруда, так что тетя Ребекка оставила Деврё и Лилиас вдвоем, поскольку они были давними друзьями.

— Нравится мне река, — заговорил Деврё, — у нее, мисс Лили, есть и душа и характер. Речных боговне бывает — есть речные нимфы. Взгляните на эту реку, мисс Лилиас, у нее девичий нрав. Хотел бы я, чтобы эта нимфа мне явилась, — я мог бы, мне кажется, отдать ей сердце, если я вообще способен влюбиться. Эта река — как женщина. Взгляните — вы не находите? — она грустна, весела, музыкальна, она искрится, и как же она глубока! Непрерывно меняется и, однако, все та же. В ней вы увидите деревья, облака, себя самое или звезды; она и прозрачна, и темна, сияет как солнце и… так холодна. Она говорит все и в то же время ничего. В ней есть чистота, игривость, мелодичность, скромность — и нечто таинственное и роковое. Мне иногда представляется, мисс Лилиас, что я знаю нимфу этой реки: она похожа — очень похожа — на вас!

И речь его продолжалась, а девушка слушала ее молча и куда внимательней, чем обычно. Я не знаю, что творилось в воображении — и в сердце — хорошенькой Лилиас под рокот вод и музыку чарующего голоса. Любовь говорит языком аллегорий и символов; взгляды, интонации — самые верные рассказчики. Слова Деврё погрузили Лилиас в забытье, печальное и упоительное. Вначале должно возникнуть некое притяжение, гипнотическая связь, — называйте как хотите, — пусть слабая, едва заметная — не важно; а затем уж в душу проникает и растет колдовство. Посмотрите, как тонкие и слабые побеги жимолости, жасмина, виноградной лозы льнут к исполину-вязу, которому Вергилий в своей эпической поэме, посвященной сельскому хозяйству ^{86}, отводит роль их естественной опоры и спутника жизни (не усмотрите в этом намека). Вяз, как вам известно, кто-то назвал джентльменом леса — взгляните, как, цепляясь за его могучий ствол, безгласно тянут они к небу свои нежные усики; пройдет много лет, и они, быть может, оденут листвой засохший, сломанный ствол, даруя ему свою красоту и аромат. Именно в этих хрупких, лишенных мощи, женственных растениях я усматриваю временами прочность и совершенство мироздания — прочность, путем совершенствования перешедшую в слабость.

Таков плющ, чья листва зеленеет среди зимних снегов, — сжимая в своих объятиях руины, он не дает им распасться. Таков виноград, который веселит сердца погрязших в невзгодах людей. Однако не стоит впадать в заблуждение: Деврё всего лишь придал чувствительный оттенок легкой болтовне, а Лилиас не сказала в ответ ничего такого, что побудило бы его осмелеть; но с той поры Лилиас знала, что она нравится Деврё, что она ему небезразлична, и почему-то была счастлива.

И маленькая Лили направилась к танцующим; Деврё не отставал; она не собиралась принимать участие в веселье — разговаривать было намного приятней. Однако там, где бренчал и звенел тамбурин, проворно пиликали скрипки, не смолкали смех и шутки, Лилиас чувствовала себя под защитой. И может быть, ей казалось, что в окружении добродушной суетливой толпы завороживший ее разговор окончится еще не скоро. Он походил на музыку, услышанную во сне: странен, приятен и, вероятно, никогда не повторится.