Дом у кладбища. "Дух мадам Краул" и другие таинственные истории

– Самая малость, уверяю вас, – залепетал Паддок (не стану воспроизводить его выговор), – в муслиновом мешочке с кончик дамского мизинца.

– Окаянского мизинца! – взвился О’Флаэрти. – Мешочек был с мой большой палец, хорошо еще, что я не задохся.

– Погодите радоваться, сэр, – брезгливо усмехнулся доктор. – Осмелюсь предположить, в этом месте печет изрядно? – И доктор ткнул себя в живот.

– И что… что… что

это, по-вашему, значит? Это не очень… или очень опасно? – запинаясь, взмолился бедняга О’Флаэрти.

– Опасно? – Стерк злобно хихикнул. Он не выносил, когда посторонние посягали на таинства его ремесла. – Ну как же, есть немножко, самую малость. Всего лишь отрава, сэр, смертельная отрава. И больше ничего.

Сардоническая усмешка сменилась свирепой миной, и Стерк стукнул кулаком по столу, как аукционист, объявляющий: «Продано!»

– В порошке содержится смертельный яд, и не один, а два, три… даже пять, – сурово объявил доктор. – Вы с мистером Паддоком согласитесь: случай тяжелый.

О’Флаэрти рухнул на стул и некоторое время не спускал глаз со Стерка, потом вытер взмокшее лицо и подбородок и встал, явно сам не зная зачем. Паддок застыл, заложив руки в карманы, с видом пристыженным и – надобно признать – самым дурацким; несколько секунд молча сверлил доктора своими круглыми глазками, а потом положил на его руку свою непритворно трясущуюся ладонь и заплетающимся языком произнес:

– Да, сэр, вы правы: вина на мне, я его отравил. Это я – о благие Небеса! – я, я…

Слова Паддока тронули О’Флаэрти; бледный, на негнущихся ногах, подобный сомнамбуле, он приблизился к Паддоку и зажал его пальцы в своей ледяной пятерне.

– Скажу как на духу, Паддок, у вас золотое сердце; настоящий джентльмен, сэр, он таков! Вина моя, доктор, он меня предупредил: глотать нельзя ни капли. Не забудьте мои слова, доктор: я сам виноват. Дурак я, Паддок, и вечно

у меня все наперекосяк, и… и… прощайте, джентльмены.

– Неужели… неужели ничего… доктор, ради бога… Заклинаю вас, доктор, придумайте, ну придумайте хоть что-нибудь… Должно же быть какое-нибудь средство, – взмолился Паддок.

– Вот так и бывает, сэр: напичкают себя или других шарлатанским зельем, а потом (как же иначе!) подожмут хвост и к нам: совершите чудо, доктор! Ну что ж, доза далеко не лошадиная, яд не из самых опасных – пусть примет лекарство, которое я пришлю, и – не исключаю – с Божьей помощью выкарабкается.

А Паддок уже стоял у края кровати, тряс как одержимый руку фейерверкера и лихорадочно твердил:

– Вы спасены, дорогой друг, – dum thpiro thpero[13]

, – он… доктор Стерк… он говорит, что может вас спасти, дорогой лейтенант… дражайший мой О’Флаэрти… он может вас спасти… вы будете живы и здоровы, дорогой сэр.

О’Флаэрти в полном отчаянии отвернулся уже было к стене; он, как это бывает с иными, безумно боялся умереть на своем покойном ложе; другое дело, если смерть застигнет врасплох, славная и бурная, – тогда ее встречают криком «ура!» и салютуют рапирой. Фейерверкер рывком привстал и несколько секунд растерянно созерцал Паддока, затем с долгим вздохом облегчения возвел глаза к небесам и невнятно забормотал. «Слава тебе, Господи» (произнесенное с трудом), «больше никогда» и «бес попутал» – вот все, что удалось расслышать Паддоку. Из-под одеяла высунулась сперва длинная голень фейерверкера, затем он потребовал, чтобы ему дали одеться, побриться и заняться прочими приготовлениями, дабы, как подобает джентльмену и офицеру, с ликованием в душе отправиться на Пятнадцать Акров, где должна была решиться его участь.

В должный час прибыло противоядие. Лекарство, помещенное в аптечную банку, представляло собой электуарий (так это, кажется, называется). Не знаю, быть может, ныне эта пакость вышла из употребления, но она была похожа на патоку с кирпичной пылью, а о составе даже Паддок не имел ни малейшего понятия. О’Флаэрти, этот истинный ирландский богатырь, при виде склянки невольно вздрогнул и затрясся всем телом, как испуганный ребенок. Паддок помешал снадобье кончиком ложки, брезгливо заглянул в банку и осторожно втянул носом воздух; с минуту он молча размышлял, а затем с легким поклоном церемонно переставил банку поближе к своему собрату по оружию.

– Мне стало лучше – ничего уже не болит, – робко произнес О’Флаэрти, искоса поглядывая на лекарство, а затем поднял глаза на Паддока.

Усмотрев в этом взгляде намерение уклониться от долга, Паддок покачал своей напудренной головой и не допускающим возражений тоном яростно зашепелявил: