Дом в Порубежье

Утром, когда проснулась жена, я рассказал ей о ночном происшествии. Она сильно побледнела и принялась укорять меня за то, что я все же вышел на палубу, говорить, что я без нужды подверг себя опасности и что мне, во всяком случае, не следовало оставлять ее одну, спящую и не ведающую о том, что происходит. А затем она заплакала, и мне пришлось утешать ее. Однако, успокоившись, она решила подняться со мной на палубу, чтобы при свете дня посмотреть на следы ночного происшествия. И от этого решения мне не удалось ее отговорить, хотя я и заверил ее, что ничего бы ей не сказал, если бы не хотел предостеречь ее от прогулок между кают-компанией и камбузом до тех пор, пока я не осмотрю тщательно палубы. Но, как я уже сказал, мне не удалось отговорить ее от намерения сопровождать меня, и поэтому я был вынужден, против своего желания, разрешить ей пойти со мной. Мы вышли на палубу через дверь, открывавшуюся под срезом полуюта; моя жена неуклюже держала обеими руками заряженный револьвер, я же свой в левой руке, а топор на длинном топорище в правой — и был готов в любой момент пустить их в дело.

Выйдя на палубу, мы закрыли за собой дверь, заперев ее на ключ и вынув его, ибо помнили о нашем спящем ребенке. Затем мы медленно двинулись вперед, настороженно оглядываясь по сторонам. Когда мы подошли к свинарнику, и моя жена увидела то, что лежит перед ним, она вскрикнула от ужаса, содрогнувшись, и неспроста, при виде изуродованной свиной туши.

Я не издал ни звука, а лишь, томясь дурным предчувствием и испытывая новый приступ страха, озирался по сторонам, ибо мне было ясно, что боров с тех пор, как я видел его, вновь подвергся нападению — голова была с ужасной силой оторвана от туловища, и, кроме того, его покрывали свежие и ужасные раны, одна из которых чуть ли не надвое разрывала бедное животное. И все это еще больше свидетельствовало о грозном нраве монстра или чудовища, напавшего на борова.

Я не задержался возле свиньи и не прикоснулся к ней, а кивком головы велел жене следовать за мной к передней части баковой надстройки. Здесь я отдернул парусиновый полог с небольшого светового люка, через который свет попадал в баковую надстройку, а потом, подняв тяжелую крышку, впустил поток света в темное помещение. Затем я высунул голову наружу и огляделся по сторонам, но нигде не заметил следов притаившегося существа и, вернувшись на главную палубу, прошел через дверь по правому борту в баковую надстройку. После этого я произвел тщательный осмотр, но обнаружил одни матросские сундучки, принадлежавшие нашему погибшему экипажу.

Закончив осмотр, я поспешно выбрался из этого печального места на дневной свет и запер дверь, и не только эту, но и по левому борту. Затем я снова прошел к передней части баковой надстройки и, поставив крышку на место и задернув световой люк парусиновым пологом, тщательно задраил его.

Я потому таким образом и с необыкновенным тщанием обыскивал судно, запирал за собой каждое помещение, что хотел быть уверен, что ни одно существо не будет играть со мной в смертельные прятки.

Тем не менее я ничего не нашел, и, если бы не изуродованная туша мертвого борова, я бы счел, что мне все почудилось и прошлой ночью никто не рыскал в темноте по палубам.

Мое удивление, возможно, будет более понятно, когда я скажу, что, осмотрев сооружение из просмоленной парусины, возведенное мной для защиты судна от щупалец рыскающих в поисках добычи гигантских осьминогов, я не обнаружил в нем ни одной дырки, через которую какое-нибудь чудовище, обитающее в траве, могло забраться на борт. Кроме того, не следует забывать о том, что судно на много футов возвышается над поверхностью водорослей и на его палубу можно взобраться только по гладким железным бокам.

И тем не менее, перед пустым свинарником валялась разодранная туша мертвого кабана! Неоспоримое доказательство того, что, выходя после наступления темноты на палубу, мы будем подвергаться опасности погибнуть страшной и загадочной смертью!

Весь день размышлял я над этой новой опасностью, свалившейся на нас, и особенно мне не давали покоя мысли о чудовищной и небывалой силе, с какой раздвинули в стороны крепкие железные прутья свинарника и оторвали голову хряку. Поразмыслив, я тем же вечером перенес наши постели из каюты в железную рубку — небольшое помещение на четыре койки перед сломанной грот-мачтой, где все было из железа, даже единственная дверь, выходящая в кормовую часть судна.

Вместе с постельными принадлежностями я перенес в наше новое жилище лампу, масло, потайной фонарь, пару топоров, два ружья и все револьверы, а также патроны. Потом я велел жене запастись провизией на неделю, вдруг понадобится, и, пока она была занята, почистил и наполнил бочонок, взятый мною из рубки.

В половине седьмого я отправил туда жену с ребенком, а затем запер на ключ кают-компанию и все каюты и, наконец, тяжелую, тиковую дверь под срезом полуюта.