Дом вампира и другие сочинения

Вторая книга стихов Вирека «Свеча и пламя» (The Candle and the Flame; 1912), которой предшествовал сборник эссе о путешествии в Европу «Признания варвара» (Confessions of a Barbarian; 1910), совпала с началом «поэтического ренессанса». Деятельный участник литературной жизни и один из создателей Американского поэтического общества, он, казалось, прочно утвердился на Парнасе в качестве новатора. «Большинство современных (американских — В. М.) стихотворцев отстает от Европы как минимум на одно поколение, — писал Джойс Килмер. — Выдающееся исключение — Вирек». «Он был самоуверенным и непослушным «золотым мальчиком», — вспоминала поэтесса Бланш Вагстафф в канун 70-летия старого друга. — Только что появилось его лучшее детище — «Свеча и пламя». Поэзия Вирека завоевала Нью-Йорк. Сумасброд — для глупцов, гений — для интеллектуалов. Яркий и загадочно очаровывающий, зловещий (поза!), смелый в речах и в стихах, он был прирожденным иконоборцем и одновременно классицистом, благодаря невероятным познаниям в области истории и искусства. Он обладал редким даром озарять всех, кого встречал. Его творческая энергия была заразительной, воображение — великолепным. Вирек был невысок, с золотыми волосами, одновременно задумчив и агрессивен, нежен и безжалостен, исключительно честен и при том уклончив, романтик и реалист. Он пылал внутренним огнем бесспорного гения. Став однажды другом, он оставался им навсегда. Одержимый эротикой, его ум был ненасытен, хотя он отличался — и отличается до сих пор — робостью и мягкостью юной девушки».

Сделал ли Вирек в новой книге «шаг вперед», милый сердцу критиков? Уильям Риди, ранее покровительствовавший автору, в статье «Лебединая песня Сильвестра Вирека» жестко заметил: «Его стихи страдают от того, что уже были написаны, — прежде всего, Суинберном, Уайльдом и Россетти».

Руки твоей целебная прохлада —

Для сердца ослабевшего отрада.А губы лепестками алых розМеня ввергают в мир волшебных грез.Но отблески страдания в глазах

В меня вселяют безотчетный страх.Глаза сверкают мудростью веков,Они горят лампадою во храме,

Где страждущий, под тяжестью оков,Молитву шепчет бледными губами.И воспаленные взирают очи На хладный сумрак этой вечной ночи.

(перевод Андрея Гарибова)

Не заметить сборник известного и заботливо поддерживавшего свою известность поэта было невозможно, но молчание — хуже прямого порицания. По мнению Ле Гальенна, автор «увы, родился слишком поздно. За последние двадцать лет буржуазию так часто «эпатировали», она настолько объелась ужасов и привыкла к «странным грехам» порочных римских императоров, что ей смертельно надоели Содом и Гоморра, Лесбос и Саломея». Американская поэзия пошла по другому пути, и Виреку грозила участь стать поэтом вчерашнего дня. Не принимая новшеств имажистов и считая свободный стих «уцененной прозой», он заявил в предисловии к «Свече и пламени»: «Я слишком обогнал процессию американской жизни, чтобы делать еще шаг вперед. Присев на обочине, я буду ждать, пока Америка догонит меня… Факел нашей лирики горит и будет гореть, когда я передам его в руки более юного поэта. Поэтическая молодежь Америки, эта книга — мой прощальный подарок тебе».

Подарок остался невостребованным. «Вирек был самым выдающимся американским поэтом между 1907 и 1914 гг., и хору граничащих с лестью восторгов, которыми встречались его книги, противостояло лишь несколько голосов, — констатировал позже Льюисон. — Как человек и художник он оказал раскрепощающее влияние на американскую жизнь и литературу. По его влиянию чуткий пророк должен был предсказать неизбежность многих перемен, которые вскоре наступили… К несчастью, поэтическая манера Вирека, в духе французских и поздневикторианских английских декадентов, уже тогда находилась на грани угасания и в последний раз засверкала в Америке и в нем. Сегодня трудно представить себе нечто более старомодное, чем звучная высокопарность стиха, публичное преувеличение собственных грехов и неуместное раскаяние». Назвав друга «самым влиятельным поэтом периода, непосредственно предшествовавшего расцвету нашей национальной выразительности», Льюисон видел в Виреке не новатора, но завершителя переходного этапа. «Страстность, избыточность, аромат классицизма, романтичность, пылкая искренность, богатство эрудиции, подчеркнутое почтение к форме делали его одним из последних представителей «старого порядка», — отметила Вагстафф. — Его книги представляют безвозвратно ушедшую фазу здравомыслия и богатства поэтических образов, которых не видно в мире сегодняшней словесности».

Искушение политикой