Дом золотой

Ведь сестра-терраска с Фаининой стороны один к одному такая же, но стоит, как боровичок, и не гниет, не клонится... Эх... Труды вложенные – полкилограмма гвоздей, толи рулон и баночка лазоревой краски. Все! Было бы сердце доброе.

Тетя Фая хотела это сказать, но горело легкое от старости серое дерево, хихикали внучата, скабрезно поглядывал от костра Валентин, трясла подолом и веселилась у огня Зоя, надменно, не мигая, смотрела на корову Злата. Один только Валера спокойно помалкивал, надевая на шампуры куриные грудки и облизывая губы.

А дома тетя Фая начала кричать. Хотя за шестьдесят девять лет ни разу до этого не повысила голоса ни на кого, исключая корову, соседку Марусю и десяток гадюк, встреченных в лесу.

Так ей было обидно!

За все!

И за пренебрежение и за унижения от всех-всех людей, а не только от родной сестры Зои и брата Юры.

Ну, зачем люди такие злые?

За-а-че-е-ем?

Ведь все же хорошо. Поделилась с ними домом! А они? Зачем ее в могилу раньше времени гонят?

Зачем вот терраску по голове колуном?

Тетя Фаина не знала, что вчерашний кирпич, которым Сергей Фазанов остановил Валентина Михалыча, когда тот шел по своим черным делам, настолько возмутил все зло внутри старика, что эта несчастная подгнившая терраска стала, по иронии судьбы, тем клапаном, который срывают, чтобы не взорваться, не испепелиться, не подавиться Валентину Михалычу той злой силой, которая отчего-то бурлила в нем и никак не находила выхода.

* * *

Словно заговоренная эта чучелка Файка. Девка старая. Полуграмотная. Была одиночка, а теперь дед при ней живет, сторожит ее, наглядеться не может. Пенсия-то – два шиша с копейкой, а у нее корова молочно-сливочная. Нет детей, а она кошек своих любит, как ненормальная, у ней кошки-то иные – говорить могли! И глаза у Файки, как две бирюзы.

Так он, мир, устроен, раз родился человек – ему счастье положено. Ровно столько, сколько каждому на земле. Не меньше и не больше. Обязательно. Одинокому – свое счастье, семейному – свое счастье, и кривому, и косому, и безрукому тоже по ведру счастья припасено. Ничего тут не поделаешь. Всем!

А кому такой подход не нравится, те ходят с мешками крысина и терраски ломают и жгут. Очень им чужая горькая капля счастья невпопад и поперек.

Чудакиии...

На колу мочало, начинай сначала...

И следующим днем по улице семенила, как улитка-спринтер, тетя Фаина вслед за своей коровой. Было жарко, как в тихом аду, хотелось быстрей в тенек спрятаться и корову от оводов увести.

– И эта тщедушная старая тля стоит на моем пути – в обладании этим домом? – застонал Валентин Михалыч за своим окном.

Он-то всю ночь жег терраску, прокоптился и был похож на негра, но не африканского – а от сажи, дыма и древесной пыли.

И другим днем, и третьим, и через неделю Фаина Александровна продолжала жить, как жила, только старалась не смотреть на то место, где когда-то стояла цельных сто лет выцветшая дощатая терраска, свидетельница жизни и смерти многих таких – Хвостовы им фамилия.

И если здоровались с тетей Фаиной Нафигулины, она кивала. Зачем не отвечать, копить, ни к чему, все равно не вернуть, чего нет. А если желает тебе человек здоровья, когда здоровается, то и ему надо пожелать. Так заведено исстари.

Хотя не все шло гладко. Как-то еще раз прицепился Валентин Михалыч к деду Сереже, начал его срамить на всю улицу и гнать, чтобы жил он у себя, нечего ему у Фаюшки жить!

Тетя Фаина вышла и увела своего деда от греха подальше и дом перед Валентиновым носом закрыла, половину свою. Дед Сережа маленький, а Валентин Михалыч солидный – зашибет еще.

И кричал Валентин перед дверью такую чепуху, только себя позорил:

– Файка, у тебя вместо крови говно!

А еще:

– Ты бабу Катю, маму свою, в могилу свела! – пел на потеху соседям с дороги Валентин Михалыч юродивым голосом. – Ты-ы-ы!..

Хотя, как умерла баба Катя, знала вся Пухляковская улица, одни ангелы так умирают, тихо, не болевши. Всем бы так...

Что с Валентина взять? В нем черт сидит, и нет ему покоя. Другой бы любовался на внученьку золотоволосую, мастерил бы с внучонком какой табурет. А он не может, черт ему покоя не дает, в печенку кусает! Тошно Валентину, зачем люди живут? Только бы Валентин жил и семья Валентинова.

Я вас люблю

Сколько бы еще длилась охота на Файку – неизвестно.

Может, и померла бы тетя Фая от многая обид...

Но пора мне закругляться, история подходит к концу, и тетя Фая остается до конца ее живой. А что будет дальше с ней, мне неизвестно. И с любовью ее что будет, я не знаю. Я уезжала из этого города, меня нашла судьба, и я выходила замуж.

Шло лето. Хорошее было лето, несмотря ни на что.

И наступил сентябрь. Теплый день. И ничего не предвещало того происшествия, которое вот-вот должно было случиться, а именно начаться и закончиться.

Надо вам сказать, что дом в то лето трещал и вздыхал особенно тяжело и намного чаще, чем когда ему было девяносто девять лет, девяносто восемь и, конечно уж, девяносто семь...

Тетя Фая уговаривала дом не трещать так, ведь оборвется внутри какая-нибудь жилочка, старенький нерв – и все, шлите телеграммы...