Домашний спектакль

— Не слишком же ты любезен, Майлс. Или всех гостей так встречаешь?

Даже в темноте коридора она выглядела ослепительно. Бледное лицо, надутые губы, высокие скулы, раскосые глаза, сверкающие грозным огнем.

Он пошел на попятную.

— Ну ладно, прости, прости. Но, боже мой, Лили, ведь в той комнате сейчас две дюжины самых великих бродвейских богов. Хочешь, чтоб о нас все знали, так можно просто перестать давать Уинчелу на чай — и все тут.

Она почувствовала, что овладела положением.

— Дорогой, я не хотела. Я вовсе не хотела устраивать сцены, просто ужасно. И нам это совсем ни к чему, правда?

— Ты прекрасно знаешь, что ни к чему, Лили, надо же думать. Есть ведь такое понятие, как “благоразумие”.

— Но есть, дорогой, и такое понятие, как “водить за нос”. И, по-моему, последние два месяца ты только этим и занимаешься.

Майлс рассердился.

— Я же тебе сказал, что в подходящее время и подходящим образом разделаюсь со всем. Сегодня я объявил старику Эйблу, что ухожу.

Собирался поговорить и с Ханной, но пришел народ. Завтра, когда мы будем наедине...

— Но до завтра, дорогой, многое может измениться. Слишком многое.

— Что это значит?

Она нащупала сумочку, достала оттуда конверт и с триумфальным видом помахала им у него перед носом.

— А вот что. Двухместная каюта на пароходе — завтра он и отплывает.

Видишь, дорогой, у тебя совсем не так много времени, как ты думал.

— Завтра? Но мне сказали, что билеты распроданы на месяц вперед!

— Но бывает и возврат. Два часа назад кто-то отказался, я их взяла — и сразу сюда. И если бы не этот ужасный туман — ничего не видно, доехала бы быстрее. Моя машина у подъезда, Майлс. Упакуй сейчас только самое необходимое, остальное — на пароходе. Я иду вниз и жду тебя, Майлс, потому что с тобой или без тебя, но завтра я отплываю. Ты ведь не будешь на меня сердиться, правда, дорогой? Молодость-то уходит.

Мысли наскакивали друг на друга — он попытался их собрать. Значит, едва избежал паутины Ханны — и вот теперь, кажется, попался в другую.

Бежишь, как сказал доктор. Всегда бежишь и никуда не прибегаешь. И руки устали, и ноги — все тело. Добегался.

— Ну, — продолжала Лили, — решайся, дорогой. Он провел ладонью по лбу.

— Где машина?

— Прямо на дороге.

— Хорошо, — сказал Майлс, — подожди в ней. Просто сиди и ничего не делай, не сигналь — ничего. Через десять минут я спущусь. Самое большее — через пятнадцать. Вещи у меня почти все в городе, захватим их по дороге.

Он открыл дверь и легонько подтолкнул ее к выходу.

— Ты найдешь машину, Майлс? Такого тумана я что-то не помню.

— Найду, — ответил он. — Сиди и жди.

Он захлопнул дверь, затем прислонился к ней — к горлу подступила тошнота. Громкие голоса в соседней комнате, взрывы идиотского хохота, грохот проигрывателя, включенного на полную мощность, — казалось, все объединилось против него, не позволяя побыть наедине с собой и подумать.

Как пьяный, он поднялся по ступенькам в спальню. Достал чемоданчик и начал наугад в него что-то кидать. Рубашки, носки, золотые вещи из шкатулки на столике. Затем навалился на чемоданчик всем телом — чтобы больше входило.

— Что ты делаешь, Майлс?

Он даже не обернулся — знал, какая у нее сейчас мина, и не хотел ее видеть. Еще и она тут.

— Я уезжаю, Ханна.

— С ней? — изумленно прошептала она. И тогда ему пришлось поднять голову. Ее огромные глаза не отрываясь смотрели на него, лицо было совершенно белым. Рука вертела висящее на груди украшение — серебряную маску, он купил ее на Пятой авеню за неделю до свадьбы.

Все еще не веря, она продолжала:

— Ты стоял с ней в коридоре. Я не подсматривала, Майлс, просто спросила доктора, где ты...

— Перестань! — закричал Майлс. — Не нужно оправдываться.

— Но ведь это она.

— Да, она.

— И с ней ты хочешь уехать?

Его руки все еще лежали на крышке. Он оперся на них, опустил голову и закрыл глаза.

— Да, — ответил он наконец. — Так получается.

— Нет, — с неожиданной яростью крикнула она. — На самом деле ты вовсе этого не хочешь. Ведь она не для тебя, и в целом мире для тебя нет никого, кроме меня.

Он надавил на крышку — замок с легким щелчком закрылся.

— Ханна, тебе лучше было не приходить. Я бы тебе потом написал и объяснил...

— Объяснил? Когда будет уже поздно? Когда поймешь, что ошибся?

Майлс, послушай. Послушай меня, Майлс. Я говорю тебе это потому, что люблю тебя. Ты делаешь ужасную ошибку.

— Я сам буду расплачиваться, Ханна.

Он встал — она подошла и неистово вцепилась в него обеими руками.

— Посмотри на меня, Майлс, — прошептала она. — Неужели ты не видишь, в каком я состоянии? Неужели не понимаешь, что скорей нас обоих не будет на свете, чем я тебя отпущу и останусь одна?

Это было ужасно. Паутина оказалась настолько прочной, что пришлось напрячь все силы. Наконец он высвободился — Ханна стала опускаться на пол. Затем вдруг потянулась к столику, и Майлс увидел нацеленный на него пистолет — он сиял у нее в руке холодным, смертельно-голубым светом. Рука сильно дрожала: должно быть, оружие так же напугало ее, как и его. Гротеск этой сцены был настолько очевиден, что с страх улетучился и сменился возмущением.