Домби и сын

Но этотъ трупъ расписанъ, разрумяненъ, расфранченъ и выставленъ на поруганіе солнцу, выѣзжаетъ по временамъ изъ воротъ отеля и, катаясь, таращитъ впалые глаза на проходящую толпу въ надеждѣ еще разъ завидѣть добрѣйшее созданье, превосходнѣйшую мать, которая терпитъ горе отъ непокорной дочери. Да, м-съ Скьютонъ все еще продолжаетъ кататься по берегу моря, но вѣтеръ не дуетъ освѣжающей прохладой на омертвѣлое лицо, и въ говорѣ океана не слышится ей отрадное слово. Она лежитъ и прислушивается по цѣлымъ часамъ къ плеску волны; но дикъ и мраченъ этотъ голосъ, и падаетъ онъ тяжелой тоской на ея слухъ, и тусклые взоры, устремленные вдаль не видятъ ничего, кромѣ страшной картины опустошенія между небомъ и землею.

Флоренсу видитъ она рѣдко и никогда не можетъ на нее взглянуть безъ кислой гримасы, обнаруживающей ея крайнее недоброжелательство. Эдиѳь безотлучно сидитъ подлѣ и удаляетъ Флоренсу отъ болѣзненнаго одра. Одинокая въ своей спальнѣ, Флоренса вся дрожитъ при мысли о смерти въ такомъ образѣ и часто, просыпаясь среди тревожныхъ видѣній, съ трепетомъ озирается вокругъ, какъ будто смерть уже пришла. Никого нѣтъ при больной, кромѣ Эдиѳи, и хорошо, что посторонніе глаза не видятъ отвратительной жертвы. Дочь, и только одна дочь — свидѣтельница послѣдней борьбы между жизнью и смертью.

Исчезаетъ даже послѣдняя тѣнь на мертвенномъ лицѣ, и густое покрывало скрываетъ отъ глазъ туманный свѣтъ. Ея блуждающія подъ одѣяломъ руки, соединяются одна съ другой, протягиваются къ дочери, и изъ напряженной груди еще разъ вырывается голосъ:

— Не я ли вскормила тебя!

Но это былъ уже не человѣческій голосъ… Эдиѳь становится на колѣни и, наклоняясь къ уху умирающей, отвѣчаетъ:

— Мать можешь ли ты меня слышать?

Впалые глаза открываются, и голова усиливается сдѣлать утвердительное движеніе.

— Помнишь ли ты ночь передъ свадьбой?

Голова остается безъ движенія, но выражаетъ, однако, какимъ-то способомъ утвердительный отвѣтъ.

— Тогда я сказала, что прощаю твое участіе въ въ ней, и молилась, чтобы Богъ простилъ меня. Я сказала, что все кончено между нами. Теперь повторяю то же. Поцѣлуй меня, мать.

Эдиѳь прикасается къ бѣлымъ губамъ, и на минуту все затихло. Потомъ скелетъ Клеопатры, съ дѣвической улыбкой на устахъ, еще разъ дѣлаеть усиліе приподняться съ ностели.

Задернемъ розовыя занавѣси. Другое что-то пробѣгаетъ по нимъ кромѣ вѣтра и облаковъ. Плотнѣе задернемь розовыя занавѣси.

ГІечальная вѣсть немедленно достигла въ городѣ до ушей м-ра Домби, который, въ свою очередь, немедленно извѣстилъ кузена Феникса, еще не отправившагося въ Бадень-Баденъ. Такой человѣкъ, какъ лордъ Фениксъ, превосходнѣйшій человѣкъ, и, разумѣется, съ нимъ можно, даже должно совѣтоваться, особенно въ такихъ важныхъ случаяхъ, какъ свадьба или похороны, что совершенно все равно для добрѣйшаго кузена.

— Клянусь честью, Домби, я растроганъ до глубины души. Какой печальный случай! Бѣдная тетушка! Кто мотъ бы подумать?

— Неожиданный случай! — замѣчаетъ м-ръ Домби.

— Неожиданный, — да. Она была живуча, какъ дьяволъ и мастерски поддѣлывалась подъ молодую даму. Въ день вашей свадьбы, Домби, я былъ увѣренъ, что ее хватитъ, по крайней мѣрѣ, лѣтъ на двадцать, если взять въ разсчетъ… ну, вы знаете. Словомъ сказать, въ Бруксовомъ трактирѣ я напрямикъ сказалъ Джоперу — вы, конечно, знаете — одинъ глазъ стеклянный…

М-ръ Домби дѣлаетъ отрицательный жестъ.

— A относительно похоронъ, — говоритъ онъ, занятый преобладающей мыслью, — y васъ нѣтъ никакихъ особыхъ плановъ?

— Какъ бы сказать вамъ, Домби… то есть, я, право, не знаю, — отвѣчалъ кузенъ Фениксъ, поглаживая подбородокъ оконечностями своихъ пальцевъ, — есть y меня въ паркѣ мавзолей, но запущенъ такъ, что… словомъ сказать, мавзолей этотъ ни къ чорту не годится. Не сиди я, что называется, на экваторѣ, я бы отдѣлалъ его заново; но, кажется, съ нѣкотораго времени завели анаѳемскую привычку дѣлать тамъ пикники, то есть, между желѣзными перилами.

М-ръ Домби согласенъ, что мавзолей не годится.

— A церковь чудо какъ хороша, — задумчиво продолжаетъ кузенъ Фениксъ, — рѣдкій образецъ старинной англо-норманской архитектуры. Леди Джени Финчубри — вы ее разумѣется знаете… перетянута корсетомъ въ ниточку — леди Финчубри отлично срисовала эту церковь. Только та бѣда, что ее, вы понимаете, испортили штукатуркой. Да и то сказать, ѣхать было бы слишкомъ далеко.

— Не лучше ли похоронить въ самомъ Брайтонѣ? — спрашиваетъ м-ръ Домби.

— Что правда, то правда, Домби. Я самъ того же мнѣнія. Никакихъ хлопотъ, знаете, да и мѣсто веселое, безподобное во всѣхъ отношеніяхъ.

— Когда же?

— Когда угодно, для меня совершенно все равно. Я готовъ съ величайшимъ удовольствіемъ — печальное, разумѣется, удовольствіе — проводить хоть сейчасъ свою почтенную тетку къ прадѣдамъ… словомъ сказать, проводить въ могилу, — заключаетъ кузенъ Фениксъ, не умѣвшій придумать болѣе краснорѣчивой фразы.

— Можете ли вы оставить городъ въ понедѣльникъ?

— Вполнѣ могу.