Доминион. История об одной революционной идее, полностью изменившей западное мировоззрение

Во времена империи, объявившей себя всемирной, самобытность вполне могла сойти за неповиновение. Чем сильнее сближались разные народы под властью Рима, тем сильнее евреи, державшиеся за Завет, воспринимались как чужаки. Образованным римлянам, изучавшим всевозможные обычаи разных людей с тщательностью, достойной властителей мира, образ жизни иудеев казался крайним извращением. «Иудеи считают богопротивным всё, что мы признаём священным, и, наоборот, всё, что у нас запрещено как преступное и безнравственное, у них разрешается» [172]

. Но это своеобразие, вызывавшее, разумеется, подозрение, могло вызвать и восхищение. Среди образованных греков евреи давно прослыли народом философов. На шумных улицах Александрии, прямо за стенами огромной библиотеки, их было особенно много, и древняя история об их бегстве из Египта вызывала у греков, озаглавивших её Exodos («Исход»), неподдельный интерес. Одни философы утверждали, будто Моисей был жрецом-вероотступником, а его последователи – сборищем прокажённых; другие признавали его провидцем, познавшим тайны мироздания. Его хвалили и за то, что он запретил изображать богов в виде людей, и за то, что он провозгласил существование лишь одного единого Бога. Мыслителям эпохи Августа учение Моисея казалось подходящим для мира, который стремительно становился единым целым. «Ведь, по его мнению, Бог есть одно, единое существо, которое объемлет всех нас, землю и море – то, что мы называем небом или Вселенной, или природой всего сущего» [173]

.

В такой трактовке учения Моисея было больше от идей стоиков, чем от Торы, но неизменной оставалась судьбоносная истина: иудейские представления о божественном в самом деле хорошо подходили миру, в котором расстояния сокращались, а границы становились как никогда прозрачными. Бог Израиля был «великий Царь над всею землёю» [174]

. Он заключил Завет лишь с иудеями, но любовь Его могла распространяться и на «сыновей иноплеменников, присоединившихся к Господу» [175]

. Таких в великом плавильном котле римского Средиземноморья становилось всё больше и больше. Правда, подавляющая часть предпочитала не посещать синагог, а остальные находились в них в статусе «богобоязненных» (по-гречески – theosebeis), а не полноценных членов иудейской общины. Особенно мужчины не решались сделать последний шаг. Восхищение Моисеем не обязательно выражалось в готовности пойти под нож. Многие аспекты иудейского образа жизни, которые со стороны казались особенно нелепыми – обрезание, запрет на употребление свинины, – эти почитатели Моисеева учения отрицали как позднейшие наслоения «людей суеверных, а затем – самовластных» [176]. Сами иудеи, естественно, с ними не соглашались; но широкий интерес к их пророкам и Писаниям намекал на то, как стремительно могла бы распространиться их религия среди иноплеменников, если бы только предписания Торы не были столь трудновыполнимыми.

Но даже несмотря на эти трудности, некоторые иноплеменники переходили в иудаизм. В эпоху, когда по-гречески говорило больше иудеев, чем по-еврейски, грек – как, впрочем, и представитель любого другого народа – вполне мог сделаться иудеем. Больше всего таких иудеев жило, конечно, в Александрии – древнейшем многонациональном городе: но всё больше и больше новообращённых можно было встретить везде, где существовали синагоги. В самом Риме, где с давних пор особым успехом у масс пользовались те чужеземные культы, которые вызывали наибольшее подозрение у элит, власти относились к этой тенденции особенно настороженно. Римским консерваторам не нужно было вчитываться в текст Торы, чтобы осознать, что иудейский Бог и боги их города принципиально несовместимы. «Те, что сами перешли к ним, тоже соблюдают все эти законы, но считаются принятыми в число иудеев лишь после того, как исполнятся презрения к своим богам, отрекутся от родины, откажутся от родителей, детей и братьев» [177]. Иудеи были не одиноки в своём страхе перед последствиями регулярного взаимодействия разных культур.