Домой, ужинать и в постель. Из дневника

31 июля. В 6 утра — в Дептфорде, где встретился с сэром Дж. Картеретом и миледи; я в новом камзоле из цветного шелка с золотыми пуговицами и широкими золотыми кружевами на манжетах — очень богато и красиво. По воде к переправе, где по прибытии кареты не обнаружили: из-за отлива паром не смог добраться до противоположного берега и ее перевезти. Посему вынуждены были на холоде и на ветру сидеть на Собачьем острове без малого три часа, однако, коль скоро повод у нас был приятный, да и поделать мы ничего не могли, пришлось набраться терпения; забавно было наблюдать, как сэр Дж. Картерет, человек, который отличался самым необузданным нравом на свете и которому не терпелось поскорей добраться до цели, не только смирился с необходимостью ждать, но и пребывал в приподнятом настроении — во всяком случае, не досадовал и не раздражался. Опасаясь, как бы не пропустить время, отведенное для венчанья, мы были вынуждены, хоть и с большой неохотой, отправить вперед разрешение на венчанье и обручальное кольцо. Когда же мы наконец добрались до места, то, хоть и ехали во весь опор на шести лошадях, оказалось, что из дома молодые уже выехали; когда же подъезжали к церкви, то встретили их в дверях — венчанье кончилось, что было весьма огорчительно. Однако, узнав, что молодые обвенчаны и все прошло хорошо, мы успокоились. Невеста печальна, что досадно; впрочем, думаю, все дело в ее излишней серьезности. Все, кроме меня, ее поздравили; я же сделал это лишь после того, как леди Сандвич поинтересовалась, поздравил я невесту или нет. Засим — обедать; за обедом весело, но чопорно — в столь знатных семьях на свадьбах ведут себя обыкновенно вольготнее. После обеда общество разделилось: одни сели за карты, другие предались беседе. Вечером ужинали, затем вновь разговаривали и, что особенно удивительно, все, в том числе и молодые, пошли к молитве. Помолившись же — спать. Перед сном вошел в комнату жениха и, покуда он раздевался, имел с ним весьма игривую беседу, после чего его вызвали в комнату невесты, и они легли в брачную постель. Я же поцеловал невесту, когда та уже лежала в постели, после чего она, с присущими ей серьезностью и здравомыслием, задернула полог, и я пожелал молодым доброй ночи.

Философ

<…> Хоть я и убежденный противник расточительства, однако придерживаюсь того мнения, что лучше пользоваться радостями жизни теперь, когда у нас есть здоровье, деньги и связи, а не в старости, когда не останется сил насладиться этими радостями в полной мере.

20 мая 1662 года

Вчера умер сэр Уильям Комптон, и смерть эта поразила меня до глубины души, ведь это был, по мнению многих, один из наидостойнейших мужей и лучших военачальников Англии; к тому же это был человек незапятнанной чести, беспримерной отваги, редких способностей, исключительного благородства, достоинства и усердия; это был человек, который умер в расцвете лет (говорят, ему не было и сорока) и равного которому не осталось ни в одном из трех королевств[108], — а между тем, хоть трезвые люди при дворе и опечалены его смертью, я что-то не заметил, чтобы это мешало им радоваться жизни, предаваться досужим беседам, смеяться, есть и пить, словом, вести себя так, словно ничего не произошло, что позволяет мне лишний раз убедиться: смерть наша неизбежна, внезапна и малозначима для окружающих; все умирают одинаково: богатого и знатного покойника мы оплакиваем ничуть не больше, чем любого другого.

19 октября 1663 года

Поднялся в четыре часа утра и отправился пешком в Гринвич, где зашел к капитану Коксу; увидев его лежащим в постели, внезапно вспомнил вчерашний свой сон, лучше которого трудно себе представить, а именно: приснилось мне, будто я держу в объятьях саму леди Каслмейн, будто она позволяет мне делать с ней все, что только пожелаю, и будто я вдруг осознаю, что происходит это не наяву, а во сне. Но коль скоро я сумел испытать столь невыразимое блаженство не наяву, а во сне, какое счастье было бы, если бы мы, лежа в могиле, могли (в соответствии с тем, что писал Шекспир[109]) видеть сны, причем именно такие сны, — тогда бы мы не боялись смерти так, как боимся теперь, в годину чумы.

15 августа 1665 года

Утром, только я встал, за мной послала леди Баттен, которая упрекнула меня в том, что я ни разу не заходил к ней с тех пор, как она овдовела. Извинялся как мог; я и вправду виноват, но не в моем обыкновении торопиться с визитами. Тут она принялась рассказывать мне о своем здоровье, каковое, к величайшему огорчению многочисленных детей ее мужа, опасений не внушает, и я подумал о том, чего стоят вдовьи слезы: сегодня она безутешна, а завтра о покойнике забудет и думать. Впрочем, в этом нет ничего удивительного: каждодневные заботы в конечном счете вытесняют все прочие.

17 октября 1667 года