Домоводство. Первые уроки

И тогда, как бы разминаясь перед основной работой, выуживаю из закоулков собственной памяти картину залитого солнцем луга, того самого, где однажды проходило наше с сэром Майклом первое занятие. Где мы потом сидели с Васютой в тени рощицы, прислонившись к тёплой спине лежащего в траве Чёрта. Тишина, покой. Наполненность Силой. Ощущение всемогущества, вроде бы и обретённого, но не особо нужного, потому что для души, для сердца всё уже имеется. Просто знаешь: стоит пожелать — и сию же секунду сотворится по моему велению.

Мысленно я переношусь не только на луг, но и в правильное состояние. Перед тем, как потянуться к первой бусине, успеваю уловить аромат разогретой на солнце земли и подсыхающего сена.

…А потом попадаю в иной летний день, в запущенный сад — южный, судя по лопушистым глянцевым цветам магнолий и шапкам рододендронов. Посреди этой красоты — я-Глория, совсем ещё девчоночка, судя по тонким, почти цыплячьим ручкам, плотно облепленным влажными рукавами. Маленькая Глория, мокрая, как мышь, лежит на берегу небольшого пруда, кашляет, отплёвывая противную воду. Платье испачкано пахучей жирной тиной, одна нога босая, атласная туфелька на другой еле держится… Черноглазый вихрастый мальчишка лет двенадцати, судя по виду — тоже невольно искупавшийся прямо в одежде — сердито ей выговаривает: он же предупреждал, что мостки прогнили, зачем надо было туда соваться? А если бы он не искал её в саду и не успел вовремя? С плачем девочка кидается ему на шею. «Прости, Хорхе, прости! Теперь я всегда буду тебя слушаться, всегда-всегда!» Он обнимает её с силой, до боли в рёбрах. Отстраняется. Как-то странно заглядывает в глаза. «Всегда? Поклянись!»

«Клянусь силой рода!» — не задумываясь, выпаливает девочка. «Принимаю», — важно отвечает он. И глаза его сияют торжеством.

… Клятва родовой силой… хм, это, наверняка, серьёзно. Возможно, дону Теймуру окажется важно узнать о самой первой привязке девочки к будущему садисту. Значит, нам для размещения этого кусочка жизни нужен жемчуг.

Бусина белая…

Зажимаю в ладони мерцающий перламутром шарик, сосредотачиваюсь — и чужое воспоминание просачивается сквозь пальцы в новое вместилище. В сердцевине жемчужины загорается искорка. Получилось!

Осторожно помещаю её в пустую раковину.

…«Хорхе, ты стал таким… красивым! Нет, правда! Ты в самом деле теперь ученик архимага? И снова покинешь нас на пять лет?»

Глаза юноши, изрядно подросшего и возмужавшего, вспыхивают:

«А ты будешь скучать?»

Залившись румянцем, Глория опускает голову. Коснувшись её подбородка, молодой человек заставляет девушку посмотреть на него.

«Я и до этого… ужасно скучала, — шепчет она. — Тебе обязательно учиться дальше? Ведь ты и без того лучший выпускник Высшей Школы!»

«Глупышка! А стану ещё лучшим, да ещё архимагом. Жена архимага — это же звучит гораздо солиднее, чем жена простого некроманта, а? Дождёшься меня?»

«Хорхе…»

Девичьи пальцы теребят батистовый платочек. В полумраке садовой беседки словно сгущается воздух от гнева того, кто сидит напротив. Он до боли сжимает её запястье.

«Будешь ждать?»

Она вскидывает глаза.

«Меня сватают».

И вскрикивает. Спохватившись, молодой человек отпускает её руку. На нежной коже проступают тёмные пятна от захвата.

«Прости. Кто посмел? И ты согласилась?»

«Нет, конечно! Каррерасы сватают, за своего младшего, за Альву. Я не хочу, Хорхе, он такой… Да каким бы он ни был, он — не ты!»

«Это верно, — неожиданно остыв, отвечает тот. — Он никогда не станет таким, как я. Уже никогда».

Сердце девушки ёкает.

«Постой, ты же не… Не сделаешь что-то плохое?»

Её давнишний спаситель зло смеётся.

«Лори, ты принимаешь меня за опереточного злодея. Нет, что ты, я намерен заняться исключительно добрыми делами. Например, сделать так, чтобы все эти пять лет ты отказывала каждому, кто надумает просить твоей руки».

Она непонимающе улыбается.

«Хорхе, да я и так откажу любому, ты же знаешь. Зачем делать что-то ещё?»

Странно, но в этот момент я вижу его и глазами девочки Лори — лет шестнадцати, по смутным ощущениям — и глазами теперешней Глории, которая, не так давно переоценивая прошлое, вдруг увидела эту сцену совсем иначе… И это было больно. Очень больно.

Как и воспоминания о злом шёпоте: «Ты поклялась слушаться меня во всём, помнишь?»

Куда больнее, чем режущее проникновение в местечко, до которого раньше и сама-то девочка не решалась лишний раз дотронуться… Страх, жёсткость садовой скамейки, жгучий стыд, неловкость разведённых ног, судорожные дёргающие движения молодого мужчины, не приносящие никакого удовольствия, о котором страстно шептали страницы любовных романов… Обида. Унижение. А он так ничего и не понял.

Алая. Сюда годится только алая бусина. Такого уж точно не нужно знать никому, во всяком случае — в подробностях, иначе девочка, случайно догадавшись о чей-то ещё осведомленности, сгорит со стыда… Дону Теймуру хватит и того эпизода, что последует далее.

Стыд. Страх. Неутихающая боль. Небрежные ласки возлюбленного.