Дон Жуан, или Жизнь Байрона

Нэпир, по крайней мере, помог Байрону сделать выбор между партиями. Он решительно выступал защитником Маврокордатоса, который, по его словам, был среди вождей революции наиболее честным и серьезным государственным деятелем. Маврокордатос был на острове Гидры, он связался с Байроном и сообщил, что готов выйти с греческим флотом, прорвать блокаду и явиться в Миссолунги, чтобы руководить операциями, если Байрон сможет, в ожидании займа, о котором торговались в Лондоне, дать вперед четыре тысячи фунтов стерлингов, чтобы оплатить экипаж. Это была немалая сумма; Байрон дал ее. Ему было приятно, что он, обыкновенный гражданин, содержит целое войско и флот. Забавляло, что деньги, которые он дал для Греции, уже превышают те, с какими Бонапарт начал итальянскую кампанию, — подробность, которую он вычитал в «Мемориале». Сулиоты Миссолунги просили его взять их на содержание и быть их вождем. Как ни был он раздосадован, ему все-таки хотелось попробовать. Это были прекрасные бойцы, и было бы великолепно иметь целое племя под своим началом! Кто знает? Освободив Грецию, он, может быть, бросится с этими людьми на иные ветряные мельницы. Он уже видел себя вождем этой банды, восстанавливающим справедливость на всем белом свете.

В конце года, благодаря финансовой поддержке Байрона, греческий флот был снаряжен, и Маврокордатос, а затем и Стэнхоп смогли прибыть в Миссолунги. Оттуда они умоляли Байрона приехать к ним. «Мне нечего вам говорить, милорд, — писал ему Маврокордатос, — как мне не терпится увидеть вас. Мы ждем ваших советов, будет слушать вас, как оракула». Стэнхоп писал: «Вас ждут с лихорадочным нетерпением. Я прогуливался этим вечером по Миссолунги, и народ требовал от меня лорда Байрона».

Присоединяться к ним, может быть, было еще рано, но Байрон знал, что члены комитета в Англии издевались над его долгим пребыванием на острове. Он был оскорблен письмом Мура, где намекалось, что Байрон, вместо того чтобы шествовать навстречу героическим подвигам, находится в прелестной вилле и оканчивает «Дон Жуана». Это было не так. Он не занимался ни «Дон Жуаном», ни другой поэмой.

— Поэзия, — говорил он Гамба, — занятие только для бездельников. Между более серьезными делами она кажется смехотворной.

Он прекрасно понимал, что приключение это небезопасно, «но про меня никогда не скажут, что я, взявшись помочь порядочному человеку в каком-нибудь щекотливом деле, не довел его до конца… Что до меня, то я останусь верным этому делу до тех пор, пока останется хоть одна соломинка, за которую можно ухватиться». 27 декабря он сообщил Муру, что через двадцать четыре часа поплывет к Маврокордатосу в Миссолунги. «Раздоры между партиями заставляли меня выжидать здесь, но раз Маврокордатос, их Вашингтон или Костюшко, снова очутился у власти, я могу действовать со спокойной совестью. Я везу деньги, чтобы оплатить эскадру, и имею влияние на сулиотов. Возможно, что мы попробуем взять либо Патрас, либо форты пролива. Но мне кажется, что греки или, по крайней мере, сулиоты (которые делили со мной хлеб и соль) ждут, что я буду сражаться вместе с ними. Пусть так… У меня есть некоторые надежды на то, что наше дело восторжествует. Но что бы там ни было, правилам чести надо следовать так же неуклонно, как и молочной диете. Я надеюсь соблюдать и то и другое».

XXXV.

ГАМЛЕТ И ДОН КИХОТ

Путем пресыщения приходят ко дворцу Мудрости.

Блейк

Маврокордатос и Стэнхоп обещали Байрону, что греческий флот будет охранять его переезд в Миссолунги, но ни Стэнхоп, ни Маврокордатос не были настоящими организаторами, и два судна, перевозившие Байрона и его имущество, повстречали в море только турецкий флот. Судно, на котором ехал Гамба, было захвачено и отведено в Патрас для опознания; другому, на котором находился Байрон, удалось проскользнуть к северу, и там, несмотря на преследование, оно смогло укрыться за скалами Драгоместри. Но преследование турок могло возобновиться, а у Байрона было с собой всего четыре человека, способных сражаться. Он отправил послов к полковнику Стэнхопу с просьбой помочь ему. «Я немного опасаюсь оставаться здесь, не столько из-за себя, сколько из-за одного греческого малого, потому что вы знаете, какова была бы его судьба. А я предпочел бы скорее искрошить его и себя в куски, чем отдаться в руки этим варварам». Греческий малый был юный Лука, которого Байрон привез с собой из Кефалинии.

В Драгоместри они прождали трое суток. Флетчер страдал от ужасного насморка. Байрон уступил ему единственный матрац, который был на судне. Возможно, из-за таких знаков внимания Флетчер и говорил:

— Милорд, может быть, немного чудак, но у него такое доброе сердце.

Байрон провел там 2 января — годовщину своей свадьбы, день, который был для него всегда днем размышлений. 4 января он прибыл в Миссолунги.