Дон Жуан, или Жизнь Байрона

Молодой девушке очень нравились письма её брата. Судя по ним, это был самый очаровательный корреспондент. И правда, он писал ей очаровательные письма, такие ласковые: «Любимая моя сестричка… моя нежно любимая сестра… Нет ничего приятнее для меня, как писать моей дорогой Августе…», с такими трогательными чувствами и детскими признаниями: «Передайте мой дружеский привет бедному старенькому Меррею (слуге Злого Лорда, которого взял к себе герцог Лидский до тех пор, пока Байрон не вступит во владение Ньюстедом), скажите ему, что, пока я жив, он не будет одинок на старости лет…» «Вы говорите, что не знаете моего друга, лорда Делавэра, он гораздо моложе меня, но это самый милый, самый живой мальчик в мире. При этом он обладает достоинством (очень большим в глазах женщин): он необыкновенно красив, пожалуй, даже слишком для мальчика…» «Я не знаю, когда покину Харроу… Я очень люблю школу. Наш наставник, доктор Друри, самый симпатичный священник, какого я когда-либо встречал; джентльмен в нем сочетается с ученым, при этом без всякой аффектации и педантизма; только ему я обязан теми небольшими знаниями, которые приобрел, и не его вина в том, что они небольшие».

Постепенно становясь смелее, он писал ей о своих взглядах на любовь. Томас Литгль и Мэри Чаворт сделали из него скептика. Он писал Августе, что собирается пойти на бал в Саутуэлле и намерен безумно влюбиться в какую-нибудь женщину: «Это будет развлечение, чтобы провести время, но по крайней мере в этом будет прелесть новизны; потом через несколько недель я приду в полное отчаяние, покончу с собою и с треском вылечу на тот свет».

Августа писала ему в ответ, что любовь — это серьезное чувство и что она любит своего полковника-драгуна так сильно, что это иногда причиняет ей страдание. «Мысль, что вы страдаете, дорогая сестра, доставляет мне страдание… Но в конце концов (простите, дорогая моя сестричка) я не могу не смеяться над вами, потому что любовь, по моему скромному мнению, это совершенная нелепость, простой набор комплиментов, выдумок и притворства; что до меня, то если бы у меня было пятьдесят возлюбленных, я забыл бы их всех через две недели и если бы случайно вспомнил хоть одну, посмеялся бы над этим, как над пустым сном, и благословил бы свою судьбу, что она избавила меня от коварного маленького слепого божка. Не можете ли вы постараться изгнать этого кузена из вашей прекрасной головки, так как сердце тут, безусловно, ни при чем». Так любовное разочарование сменялось у него цинизмом — болезнь развивалась нормально.

Но прежде всего Августа была поверенной самого большого несчастья своего брата — поведения «этой прекрасной мамаши, дьявольская раздражительность которой как будто возрастает с годами и с течением времени словно приобретает свежие силы». Он уже давно относился к ней с презрением; живя с ней во время каникул, начал её ненавидеть. Прямой по натуре, как все Байроны, он не умел скрывать своих чувств, что, конечно, подливало масла в огонь. Чуть ли не каждый день возникали ссоры, скандалы, по комнатам летали тяжелые предметы, раздавались крики. Миссис Байрон кричала, что её сын — чудовище, что он сговорился с её худшими врагами, с лордом Карлейлем и Хэнсоном. Она упрекала его в том, что он поссорился с лордом Грэем, — из чего он заключал (по свойственной юношам любви ко всему драматическому), что вдова-регентша влюблена в лорда Грэя. «Она очень высокого мнения о своих прелестях, сбавляет себе лета, рассказывает, что я родился, когда ей было восемнадцать лет, тогда как вы, милая сестричка, не хуже меня знаете, что она выходила замуж за моего отца уже будучи совершеннолетней, а я родился через три года после их брака». Он готов был простить ей эти слабости стареющей женщины, но она оскорбляла его, проклинала прах его отца, говорила, что из него выйдет настоящий «Биррон». «И я должен называть эту женщину матерью. Неужели потому только, что закон природы дал ей какие-то права надо мной, я должен позволять себя так унижать? Какой пример она мне подает! Надеюсь, Боже, что никогда не последую ему. Я вам еще не все сказал, Августа, просто не могу: я вас слишком уважаю как женщину».

В действительности же миссис Байрон чувствовала себя очень несчастной. В двадцать семь лет она осталась вдовой: жизнь её была скомкана, она чувствовала себя изгнанницей в чуждом ей английском графстве, а ради чего? Ради интересов сына, который не ценил этой жертвы, ненавидел Саутуэлл, где она поселилась только ради него, и прямо заявлял ей об этом, потому что он был груб, как его отец, как его дед-убийца, как все Байроны. А она чувствовала себя способной на такую самоотверженную любовь. Когда-то она отдала все своему мужу; охотно отдала бы все своему сыну. Но разве это её сын, этот надменный требовательный чужеземец, который сторонится её и осуждает? Она незаметно теряла сына, как когда-то потеряла мужа. Ей хотелось его удержать, быть ласковой с ним, но от этой беспросветной жизни она теряла голову и разражалась криками.