Дон Жуан (рассказано им самим)

Пока для Дон Жуана семь этапов его недели облекались день за днем в слова, он проживал их, делал их реальностью. И рассказывал свою историю без всяких пикантных подробностей. Он не то чтобы избегал их, просто с самого начала они выпали из его поля зрения. Само собой разумелось, что речь о них даже не могла идти. «Пикантные подробности» рассказывать не полагается. Будем считать, что их вроде как бы и не было. Я так с самого начала не хотел ничего о них слышать. Только без этих глупостей похождения и авантюры Дон Жуана — а они, в конце концов, все-таки оказывались авантюрами — выходили в моих глазах за пределы одной его личности. Подробности, правда, при его обращении к воспоминаниям о прошлой неделе появлялись то и дело сами собой, но только другие и авантюрные на свой лад.

В течение этих семи дней, пока Дон Жуан сидел в моем саду и рассказывал — мне, но одновременно и самому себе, — он ни разу не спросил меня, кто я такой, откуда родом и чем занимаюсь. Мне это нравилось. Ибо моим единственным, регулярно навещавшим меня в прошлые месяцы посетителем был кюре из церкви Сен-Ламбер-дю-Буа, дававший мне понять, что он, собственно, один, кто еще не оставил меня, и вообще самый последний из всех на земле, чем делал мое положение еще более нестерпимым: часто только с приходом священника я осознавал свое одиночество, и чувство покинутости еще долго грызло мою душу после его ухода, да-да, именно грызло, грызло и грызло, и я смотрел на себя как на одного из тех смертельно больных людей в округе, которым мсье черная сутана, а именно это было главным делом его жизни, эпизодически наносил свои визиты, однажды у него даже непроизвольно так и вырвалось: «Ах, мои дорогие прихожане на смертном одре!»

Я готовил, а Дон Жуан рассказывал. Со временем мы стали есть вместе, сидя за столом в саду. А моя кухня словно ожила! Нет ничего дороже сердцу, во всяком случае моему, чем кухня, где кто-то с удовольствием возится с замысловатыми блюдами. Как в старые добрые времена, стоял я порой, частенько даже не замечая этого, на одной ноге или радостно прыгал вдруг козленком из одного угла в другой. И по старой привычке вытирал руки о полы рубахи, выпущенной поверх штанов, как делал это раньше, по поварской традиции вытирая руки о фартук. А мой недельный гость даже палец о палец не ударил. Он привык что его все всегда и везде обслуживают. Я не спрашивал, куда подевался его слуга. В нужный момент, думал я, он обязательно появится в рассказе, так оно, собственно, и случилось. Казалось, Дон Жуан и пальцем не шевельнул, но, входя в кухню, я ежедневно обнаруживал новые приправы, и не только приправы, но и все другое, что полагалось при готовке, — мешочек с перцем из Сычуани, черные, как уголь, весенние трюфели из Турции, круг овечьего сыра из Ла-Манчи, пригоршня — словно собранного собственноручно — дикого риса из Бразилии, вазочка нутового пюре из Дамаска. При этом он прибыл без багажа. За всю неделю мне ни разу не пришлось посетить оптовый рынок, который я давно уже возненавидел.