Донжуанский список Пушкина

"Мы очень часто – сообщает она неделю спустя – видим Пушкина, который приходит спорить с мужем о всевозможных предметах. Его теперешний конек – вечный мир аббата Сен-Пьера. Он убежден, что правительства, совершенствуясь, постепенно водворят вечный всеобщий мир и что тогда не будет проливаться никакой крови, как только кровь людей с сильными характерами и страстями и с предприимчивым духом, которых мы теперь называем великими людьми, а тогда будут считать лишь нарушителями общественного спокойствия. Я хотела бы видеть, как бы ты сцепился с этими спорщиками".

Когда появилась биография Пушкина, написанная Анненковым, и Екатерина Николаевна прочитала там, что поэт, будучи в Крыму, изучал английский язык якобы под ее руководством, она сочла нужным резко протестовать. По ее словам, старинные строгие понятия о приличии не могли допустить подобной близости между молодой девушкой и молодым человеком. Отсюда как будто явствует, что о другой близости, более интимной, не могло быть и речи. Но само собой разумеется, что правдивость этого сообщения всецело остается на совести Екатерины Николаевны.

Шестнадцатилетняя Елена Раевская была самой красивой из всех четырех сестер. Это не укрылось даже от путешествовавшего в то время по северному Кавказу и по Крыму Геракова, тупого и напыщенного педанта. "В восьмом часу, – рассказывает Гераков в своем дневнике, – быв приглашен, пил чай у Раевской; тут были все четыре дочери ее; одной только прежде я не видел – Елены; могу сказать, что мало столь прекрасных лиц".

Елена отличалась весьма слабым здоровьем и тем вызывала в семье постоянные опасения. Несомненно к ней относятся стихи Пушкина:

Увы, зачем она блистает

Минутной, нежною красой и т. д.

Это отнюдь не любовное стихотворение. И вообще достойно замечания, что лирические стихи 1820 года, определенно связанные с Крымом и семьей Раевских, лишены любовного колорита. Подобная сдержанность отчасти объясняется тем, что барышни Раевские, невидимому, были необычайно щекотливы в отношении личных намеков, могущих встретиться в стихах и стать достоянием гласности. Что, например, может быть невиннее пьесы "Таврическая звезда":

Редеет облаков летучая гряда.Звезда печальная, вечерняя звезда!Твой луч осеребрил увядшие равнины,И дремлющий залив, и черных скал вершины.

Люблю твой слабый свет в небесной вышине;Он думы разбудил уснувшие во мне:Я помню твой восход, знакомое светило,Над мирною страной, где все для сердца мило,Где стройны тополи в долинах вознеслись,

Где дремлет нежный мирт и темный кипарис,И сладостно шумят таврические волны.Там, некогда, в горах, сердечной думы полный,Над морем я влачил задумчивую лень,Когда на хижины сходила ночи тень,И дева юная во мгле тебя искала

И именем своим – подругам называла.

И однако Пушкин долго сердился на А. А. Бестужева, напечатавшего целиком эту элегию.

Впоследствии, все по причине той же неумеренной щепетильности девиц Раевских, он дошел до того, что в стихотворении "Нереида", вместо первоначально стоявших слов "сокрытый меж олив" поставил "сокрытый меж дерев", с целью устранить лишнюю черту, рисующую крымскую обстановку, хотя в первой строке совершенно недвусмысленно значится: "Среди зеленых волн, лобзающих Тавриду".

Пьесе "Таврическая звезда" и вызванной ее опубликованием переписке Пушкина с Бестужевым, принадлежит видное место в выяснении вопроса об утаенной любви Пушкина. П. Е. Щеголев нисколько не сомневается, что стихи эти относятся к Марии Раевской. Но он не обратил внимания на одно существенное обстоятельство: называть звезду именем Марии [или Екатерины] нет, в сущности, никаких оснований. Зато имеется древний миф о превращении в звезду Елены Спартанской. Этот миф могли знать и сестры Раевские, и Пушкин. Наконец, поэту еще со времени лицейских уроков должна была быть известна Горацианская строка:

…fratres Helenae, lumina sidera.

По всем этим соображениям, "Таврическая звезда" скорее всего должна быть относима к Елене Раевской (1).