Допущены ошибки

Тимми Фейл бежит к задней двери банка и хватает Фейломобиль. Исчадие Зла выскакивает из парадной двери. Тимми сгребает беглянку за шиворот её злодейского пальто.

– Я поймал тебя, Исчадие Зла! – торжествует Тимми.

Исчадие Зла пронзительно вопит.

– Крики и вопли твои тебе не помогут, – сурово изрекает Тимми, – ибо ты поймана с поличным!

Из глаз Исчадия струятся слёзы.

– Рыданья твои вотще, – гремит голос Тимми, – ибо имя твоё канет в историю. Как и твоё агентство. Более не будешь ты творить зло. Тебе конец!

Голова Исчадия низко опущена, руки скованы наручниками за злодейской спиной. Полиция сажает Исчадие в зарешеченный фургон, но напоследок она взывает к Тимми.

– Ну, чего тебе, Исчадие Зла? – милостиво вопрошает Тимми.

– Дозволь обратиться к тебе, – отвечает злодейка, охваченная завистью. От зависти из уголка её жалкого маленького ротика стекает слюна.

– Говори, – повелевает Тимми.

– Ты есть Воплощённое Величие, – изрекает Исчадие.

В действительности всё совсем не так. События не успевают пойти по моему сценарию, потому что перед этим происходит следующее:

Да, да, путь мне преграждает Правительство Соединённых Штатов. Преграда имеет вид почтового ящика, коварно ухватившего кончик моего одеяла.

С какой целью? Это явный подкуп! Кто совершил подкуп? Её прозвище рифмуется со словом «бензопила».

Скажу лишь одно: печален тот день, когда правительство, избранное народом, действующее от имени народа и в его интересах, вдруг начинает цеплять свой народ к почтовым ящикам.

Ибо я оказался прицеплен. Загнан в капкан. Только спустя двадцать минут до меня доходит, что можно сбросить одеяло с головы.

Но, сбросив его, я вижу, что опоздал: Фейломобиль снова исчез.

И, разумеется, умыкнули его те же сотрудники правительства, что зацепили моё одеяло за ножку почтового ящика.

Ничего-ничего. Теперь мне известен расклад сил.

Мне противостоит та, чьё прозвище звучит почти как «бензопила», и с ней заодно все правительственные службы страны.

Многих такая ситуация отпугнула бы. Многих, но не меня. Я – Тимми Фейл, и никакая сила, будь то человек, правительство или природная стихия, не способна мне помешать.

Правда, немножечко мешает ночной холод. Одеяло я забыл возле банка, ну, а рассчитывать на то, что «друг» поделится теплом, не приходится.

Глава 23

Судный день Тимминатора

Лучше бы меня разорвала на кусочки стая диких псов.

Или похоронили заживо.

Или пришлось бы корпеть над задачками по математике.

Лучше подвергнуться пыткам – хоть этим, хоть любым другим, – чем оказаться там, где я сейчас.

То есть, в гараже рядом с Разъярённой Фурией – моей мамой.

– Где он, Тимми? – бушует мама. – Где мой скутер?

– Что ты делаешь в гараже? – вопросом на вопрос отвечаю я.

– Уборку! И я немедленно желаю знать, где мой сегвей!

– А зачем ты устроила уборку?

– Тимми, отвечай, куда подевался скутер!

У меня начинает дёргаться левый глаз. Потом правый. Такое бывает, когда я нервничаю.

– Понятия не имею.

Мама молчит.

Я молчу.

И вдруг я вижу, что злость в маминых глазах гаснет, уступая место чему-то другому, гораздо худшему. О, нет… Мама, пожалуйста, только не плачь!

В отчаянии я выпаливаю первое, что приходит в мою умную голову.

– Молли Москинс попросила его для пьесы!

Мама ошеломлена. Я тоже.

– Кто такая Молли Москинс? – спрашивает она, вытирая уголок глаза.

«Одна мелкая зануда, которая пахнет мандаринами», – хочется сказать мне.

Но вместо этого я говорю:

– Моя одноклассница. Она ставит пьесу, и, по сценарию, главный герой ездит на скутере. Так что все вопросы к Молли, не я же сочинял эту чепуху.

Мамин гнев остывает.

– Надо было спросить разрешения. Скутер не твой, и ты не имел права его отдавать, – говорит она.

– Согласен, – киваю я. – Допущена ошибка.

– И когда же Молли его вернёт?

– На следующей неделе, после спектакля.

Вот я болван! Не мог сказать, через месяц, выиграл бы время. Это всё мамины слёзы – из-за них я на время утратил способность ясно мыслить.

– Хорошо. Но ни днём позже!

Я нарочито медленно выхожу из гаража – стараюсь отвести подозрения. Коротко машу маме рукой. Чёрт, зря. Я ведь никогда не машу на прощанье. Соберись, чувак!