Дорога к несвободе. Россия, Европа, Америка

Провал “политики предопределенности” привел к иному восприятию времени: к политике вечности. В отличие от “предопределенности” (пророчащей всем без исключения “светлое будущее”), в рамках “вечности” какая-либо одна нация помещается в центр мифа о непорочности. У линии времени нет направленности, нет будущего: время циклично, и мы вновь и вновь сталкиваемся с одними и теми же угрозами. В условиях “предопределенности” никто не несет вины, потому что мы знаем: все устроится само собой. А в “вечности” никто не несет ответственности потому, что враг у ворот – и пребудет там вечно, что бы мы ни делали. Адепты “политики вечности” отстаивают мнение, что государство не может помочь обществу в целом, что оно в состоянии лишь уберечь от угроз. Прогресс уступает место обреченности.

Облеченные властью адепты “политики вечности” организуют кризис и манипулируют вызываемыми им эмоциями. Граждан – чтобы они забыли о неспособности или несклонности сторонников “политики вечности” к реформам – приучают попеременно испытывать то восторг, то гнев, “растворяя” будущее в настоящем. Во внешней политике сторонники “политики вечности” преуменьшают, отказываются признавать достижения тех стран, которые их сограждане могут принять за образцы. Распространяя (при помощи технологий) политические фикции на родине и за рубежом, адепты “политики вечности” отрицают факты и стремятся свести жизнь к зрелищам и их переживанию.

Возможно, в 2010-х годах произошло нечто большее, чем мы сумели заметить, и наполненное беспорядочными событиями время между катастрофой под Смоленском и избранием Трампа стало эпохой трансформации. Возможно, мы переходим от одного ощущения времени к другому, поскольку не понимаем, как история формирует нас и как мы творим историю.

“Предопределенность” и “вечность” превращают факты в концепции. Увлеченные “предопределенностью” видят во всяком факте отклонение, в итоге не слишком изменяющее течение прогресса. Те же, кто тяготеет к “вечности”, расценивают факт как пример исконной враждебности. И “предопределенность”, и “вечность” выдают себя за историю; и та, и другая от истории избавляются. Сторонники политики “предопределенности” учат: конкретные обстоятельства прошлого не важны, так как все произошедшее необходимо для прогресса. Адепты “политики вечности” совершают скачки через десятилетия, даже века, от одного исторического момента к другому, и конструируют миф о невинности и угрозе. Они отыскивают в прошлом угрозы и ответ на них, придумывают циклическую модель и воплощают ее в настоящем, организуя кризис и провоцируя скандалы.

У проводников “политики предопределенности” и “политики вечности” собственная пропагандистская манера. Первые плетут из фактов сеть комфорта. Вторые отвергают факты, а с ними и действительность, в которой граждане других государств богаче и свободнее, а также представление о том, что, имея знания, можно подготовить реформы. Многое из происходившего в 2010-х годах – плод политических домыслов и преувеличений, отвлекающих внимание и мешающих серьезному осмыслению. Но какое бы ни оказывала влияние пропаганда на современников, это не окончательный приговор истории. Если мы хотим, то мы в состоянии провести различие между памятью, нашими впечатлениями – и историей, нашими связями.

В этой книге я попытаюсь вернуть наше настоящее в историческое время и, следовательно, отвоевать для политики историческое время. Для этого нужно теперь, когда подвергается сомнению сама фактуальность, попытаться осмыслить ряд взаимосвязанных событий нашей собственной новейшей истории, произошедших от России до США. Российское вторжение на Украину (2014) для ЕС и США явилось тестом на адекватное восприятие реальности. Многие европейцы и американцы сочли более удобным последовать за призраками российской пропаганды, а не встать на защиту правопорядка. Европейцы и американцы тратили время на выяснение того, имеет ли место вторжение, является ли Украина государством и заслуживает ли она, чтобы ее захватили. В результате открылась уязвимость ЕС и США, которой вскоре воспользовалась Россия.

История как наука началась с противодействия военной пропаганде. Фукидид в “Истории Пелопонесской войны” – первом известном историческом сочинении – дотошно отделил похвальбу вождей от подлинной подоплеки их поступков. В наше время, когда растущее неравенство поощряет политическое мифотворчество, жанр журналистских расследований приобретает все большее значение. Его возрождение пришлось на время российского вторжения на Украину, когда отважные журналисты делали репортажи, подвергаясь опасности. В России и Украине внимание журналистов фокусировалось на проблемах клептократии и коррупции. Затем репортеры отправились на войну.