Дорога к свободе. Беседы с Кахой Бендукидзе

И еще, оказывается, можно добиться, чтобы интеллектуально высокий уровень был в совершенно разных специальностях. Не так чтобы математики – шибко умные, а международные отношения – не такие умные. Это люди одного уровня, есть небольшая разница по очкам, которые набирают на едином экзамене, но она несущественная, многие из них переходят со специальности на специальность. К примеру, поступил в школу права, но перешел на математику или на бизнес, или наоборот. В общем, я в какой-то степени доволен. Насколько это изменит жизнь – это второй вопрос.

А сомнения меня мучают такие: учить самых лучших – приятно, но…

ВФ: Что делать со всеми остальными?

КБ: Нет, но не является ли вызовом учить как раз тех, которые слабые.

ВФ: Тут же важен элемент стремления к знаниям. Слабые, которые слабы и мотивационно, и с точки зрения интеллекта, – это, конечно, вызов.

КБ:

Мотивация у самых сильных иногда меньше. Я по себе могу судить. Меня в три года повели в детский сад с английским языком. И когда я пошел в школу в шесть с чем-то лет, то очень хорошо говорил по-английски. В результате я в течение нескольких лет ходил на уроки английского, но ничего не учил. Поэтому грамматику я знаю – ноль, я вытягивал за счет багажа и фактически мне потом пришлось заново учить. В итоге я отстал.

Более того, у многих студентов, которые послабее, больше мотивации. Сильные-то знают, что решат свои проблемы, а те понимают, что им надо цепляться, бороться.

Мне скоро уезжать.

ВФ: Пока вы не ушли, задам вопрос, который возник, когда я слушал ваш рассказ про «Libri magni»… У вас нет никакой специализации по русской культуре? Понимаю, что вы отталкиваетесь от империи и от агрессора, но, с другой стороны…

КБ: В бизнес-школе, с которой мы начинали, все были русскоязычные, потому что ее делали выходцы из русского сектора факультета вычислительной математики и кибернетики. Даже делопроизводство было на русском, что меня ужаснуло.

ВФ: Я имею в виду, что задача – воспитать национальную элиту и при этом, может быть, попытаться перекодировать или раскодировать соседнюю культуру, которая никуда не денется.

КБ:

Тут, понимаете, в чем еще дело. Изучить хорошо язык – сложно. Это год учебы. Чтобы говорить не блестяще, но сносно на арабском или китайском, вы должны в течение четырехлетнего обучения потратить четверть срока на это. На легкие языки – турецкий, английский и так далее – достаточно полтора семестра. Понятно, что на обучение русскому тоже уйдет какое-то время. Мы можем давать это базовое образование, а что потом выпускники будут делать?

ВФ: Будут специалистами по России…

КБ: Ну а где они будут работать? В КГБ СССР?

ВФ: Грузии не нужны специалисты по России?

КБ: Рабочих мест таких нет.

ВФ: Ни в МИДе, ни в администрации?

КБ:

Ну в МИДе, может, три человека. Ради трех человек…

ВФ: В разведке опять же.

КБ: Нет. Сколько специалистов по чеченскому языку в Москве, как вы думаете?

ВФ: Думаю, немного.

КБ: Десять лет назад мы специально выясняли. В Москве был только один специалист-нечеченец.

Мне пора.

ВФ:

Продолжим в понедельник?

КБ: Хорошо.

ВФ: Очень хорошо – потому что про образование мы опять недоговорили.

Об этой книге

В начале ноября 2013 года в компании шести россиян я приехал в Тбилиси на семинар, который организовал для нас Каха Бендукидзе. Бывшие члены правительства Саакашвили на протяжении двух дней рассказывали нам о реформах здравоохранения, полиции, налоговой системы, системы исполнения наказаний и т. п.

На второй вечер Бендукидзе пригласил меня в свой просторный кабинет на первом этаже Аграрного университета и после короткого обмена новостями предложил написать книгу. О чем? О грузинских реформах, но – более глубокую, чем выходившие до этого. Как должна быть устроена эта книга, насколько широким должен быть охват тем, каков временной горизонт предприятия – ничего конкретного Каха в тот вечер не сказал. «Вы мастер, вы и решайте», – примерно так можно было резюмировать его подход к проекту (что-что, а хвалить авансом Бендукидзе умел). Предложение было неожиданным, и я попросил время на размышления.

Через пару недель после этого разговора начались протесты в Киеве. К середине января они переросли в революцию. Мое возвращение в журналистику (я планировал запустить в Украине новое независимое издание) откладывалось. Казалось, времени на то, чтобы заняться книгой и закончить ее к осени, было более чем достаточно. В январе мы с Кахой условились о дате и месте первой встречи.

С конца февраля по начало ноября мы записали несколько десятков бесед общей продолжительностью более 35 часов. Мы не успели закончить работу, но были не так далеки от финала: после смерти Бендукидзе я прикинул про себя, что задуманное осуществлено процентов на 90.