Дорога к свободе. Беседы с Кахой Бендукидзе

КБ: Мы договорились, что фонд станет владельцем European School of Management.

ВФ: В каком он был состоянии?

КБ: Это был самый престижный вуз. У него была одна программа – бизнес-образование, бакалавриат. Я считал, что надо сосредоточиться на бакалавриате, потому что это самое узкое место. В магистратуру человек может поехать в любую страну, а на бакалавриат есть спрос внутри Грузии. Несколько десятков тысяч юношей и девушек хотят учиться и лишь единицы могут уехать за рубеж.

Я решил, что школу надо улучшить, и очень много времени потратил на curriculum, syllabus’ы и так далее.

Потом была августовская война с Россией. Которая у меня совпала с жесточайшим гриппом. Я заболел 7 августа, почти весь день был дома, не мог даже ходить и читал учебник грузинской истории. Учебник был написан малоинтересными авторами и по нему было видно, как фальсифицируется история.

ВФ: В какую сторону?

КБ: Как сказал один мой знакомый, «эта книга не только исторически верна, но и политически выверена». Как мы понимаем, так не бывает – либо одно, либо другое. Прямо видно было, как авторы «перетягивают». На следующий день уже стало понятно, что началась война. Серьезные потери. И как-то у меня в голове зародилась мысль: университет должен быть на грузинском языке, потому что нам нужно выжить. Для меня конец истории кончился. Земля не покрылась либеральными рыночными демократиями, которые будут в процессе глобализации все больше и больше сближаться друг с другом. Глобализованное образование отвечает задачам глобализованного мира, а наша задача – nation building, которое состоит не только в том, чтобы развивать науки, искусство, ремесла, но еще и в том, чтобы себя защищать. Перед этой же задачей стоит сегодня и Украина. Это была эмоциональная вещь, связанная еще с высокой температурой, может быть… Но мне почему-то тогда показалось и с тех пор кажется, что образование нужно давать на грузинском языке.

ВФ: Все или часть?

КБ: В разных сферах разную часть. В математике ты даешь образование на языке математики, вообще-то. Я учился в аспирантуре с математиком из Львова, который говорил, что арифметику знает на украинском, высшую математику – на русском, а топологию – на английском, и думает о них на этих языках соответственно.

Очень важно, чтобы жил национальный контекст, потому что это один из компонентов, из которых возникает понятие родины. Оно же из очень простых вещей складывается – улицы, по которым привык гулять, друзья, с которыми привык играть, знакомые запахи. Язык тоже часть этого.

Возьмем, условно говоря, artes liberales. Мы хотим, чтобы те, кто учится «свободным искусствам», делали что-то для грузинского сознания. Если у вас artes liberales преподаются на английском, то выпускники будут хорошо владеть латынью, древнегреческим и английским, но вы отсекаете их от грузинской жизни. Тогда грузинский является языком только бытового общения: «Дай кофе», «Налей воды», «Погуляй».

ВФ: Это вообще большая тема – маленькая нация в глобализирующемся мире. Как сохранить собственное лицо и значимость?

КБ: Я пытаюсь следить, как это происходит у других – в Венгрии, Финляндии. Нам гораздо сложнее ликвидировать пробелы в образовании нации – мы были колонией в течение двухсот лет. Мне кажется, нам нужно вырваться из этой ситуации через национализм в хорошем смысле слова.

ВФ: Мне кажется, национализм в хорошем смысле слова – это продуктивная внутренняя культура, которая способна в серьезных объемах что-то экспортировать. Если ты что-то экспортируешь, ты встроен – прошу прощения – в международное разделение труда. Про тебя говорят, с тобой разговаривают. Как быть в этом смысле продуктивными, не будучи значимыми глобально, мне не очень понятно. Всегда есть риск уйти в сектантство, в прилепинщину – что вообще свойственно гуманитарной интеллигенции молодых стран.

КБ: Да, но чтобы экспортировать интеллектуальный продукт, не обязательно его производить в Грузии – он может создаваться и за границей, например грузинским физиком, работающим в CERN. Это во-первых, а во-вторых, есть госслужащие, которые могут экспортировать свои знания. Почему, например, я здесь. Кто-то же должен обслуживать их…

ВФ: Духовные запросы?

КБ: Сначала административные запросы.

Должна ли существовать грузинская словесность? Должны ли существовать грузинские литературные или кинокритики, искусствоведы? Это, конечно, очень нишевой, казалось бы, продукт…

ВФ: Почему нишевой – если, скажем, в Бостоне есть литературные критики, почему их не должно быть в Грузии?

КБ:

 Которые пишут о грузинской литературе.

ВФ: Она же потребляется.

Бендукидзе приходит электронное письмо от соотечественницы, работающей в Еврокомиссии.

КБ: Ну что это такое – пишет по-грузински латинскими буквами!

ВФ: Может, под рукой просто нет грузинской клавиатуры?

КБ: А куда она делась?

ВФ: Просто нет в Брюсселе.