Дорога на Лос-Анжелес

– Ах, – ответил я. – Вот тут вы ошибаетесь, сэр. Мой патриотизм универсален. Я никакому флагу не присягал.

– Господи, – произнесла девица.

Ну и уродина. Пусть говорит что угодно – мне до лампочки. Страхолюдина.

– Американцы не выдерживают темпа, – сказал Коротышка. – Чуть только брюхо себе набьют – сразу бросают.

– Интересно, мистер Нэйлор. – Я сложил на животе руки и покачался с носка на пятку. – Крайне интересно то, что вы тут говорите. Чарующий социологический аспект ситуации в консервной промышленности. Моя книга осветит это с большими подробностями и примечаниями. Да, в самом деле.

Девица изрекла что-то непечатное. Коротышка отскреб крошки карманных отложений от плитки табака и откусил шмат. Хорошенько откусил, забил себе весь рот. Он меня едва слушал – судя по тому, с каким тщанием жевал он табак. Девица уселась за стол, выложив перед собою руки. Мы оба повернулись и посмотрели друг на друга. Она поднесла пальни к носу и сжала ими кончик. Но жест ее меня совершенно не расстроил. Слишком уродлива.

– Тебе работа нужна? – спросил Коротышка.

– Да. В данных обстоятельствах.

– Запомни: работа тяжелая, и к тому же никаких поблажек от меня не жди. Если б не твой дядя, я б тебя и брать не стал, но это – все, на что я согласился. Вы, американцы, мне не нравитесь. Вы лодыри. Когда устаете – бросаете. И слишком много валяете дурака.

– Совершенно с вами согласен, мистер Нэйлор. Согласен с вами целиком и полностью. Леность, если мне будет позволено бросить реплику, леность – выдающаяся характеристика американской сцены. Вы следите за ходом моей мысли?

– Не нужно называть меня мистером. Зови меня Коротышкой. Меня так зовут.

– Разумеется, сэр! Всенепременнейше, конечно же! И, Коротышка, я бы сказал, – какое колоритное прозвище, типичный американизм. Мы, писатели, постоянно с ним сталкиваемся.

Этой реплике не удалось ни ублажить его, ни впечатлить. Губа его скривилась. Девица за столом что-то бормотала.

– И сэром меня не называй, – сказал Коротышка. – Не люблю я этой церемонной чуши.

– Забери его отсюда, – проговорила девица.

Но меня замечания такой каракатицы не волновали ни в малейшей степени. Они меня развлекали. Ну и рожа! Чересчур забавная, чтоб описать словами. Я рассмеялся и похлопал Коротышку по спине. Я и сам небольшого роста, но просто нависал над этим малявкой. Я чувствовал себя великолепно – будто великан.

– Весьма забавно, Коротышка. Мне нравится ваше урожденное чувство юмора. Весьма забавно. В самом деле, весьма и весьма забавно. – И я снова рассмеялся. – Очень забавно. Хо-хо-хо. Очень и очень забавно.

– Не вижу ничего смешного, – произнес он.

– Но это же смешно. Если вы следуете за ходом моих мыслей.

– К черту. Следовать за мной сейчас будешь ты.

– О, я и так следую за вами. Следую-следую.

– Нет, – сказал он. – Я имею в виду, что ты сейчас пойдешь за мной. Я поставлю тебя в этикеточную бригаду.

Когда мы выходили в заднюю дверь, девица обернулась посмотреть.

– И держись отсюда подальше! – бросила она мне вслед. Но я не обратил совершенно никакого внимания. Уж очень она страшна.

Мы вошли в консервную фабрику. Строение из гофрированного железа изнутри напоминало темное жаркое подземелье. С балок капало. Повсюду вздувались глыбы пара, белого и бурого. Зеленый пол – скользкий от рыбьего жира. Мы шли через длинный цех, где мексиканки и японки потрошили рыбными ножами скумбрию на длинных столах. Все обернуты в тяжелую клеенку, ноги утоплены в резиновые сапоги по щиколотку в потрохах.

Вонь была чересчур. Меня тут же затошнило, как бывает, когда напьешься кипятка с горчицей. Еще десяток шагов – и я почувствовал, как он вздымается, мой завтрак, согнулся пополам и выпустил его наружу. Кишки мои вывалились одним куском. Коротышка захохотал. Он колотил меня по спине и ржал. Потом закатились остальные. Босс над чем-то ржет – значит, и нам можно. Я их возненавидел. Тетки отрывались от работы поглядеть и ржали. Как весело! Да еще за счет компании! Смотрите, как начальник смеется! Наверное, тут что-то происходит. Вот и мы посмеемся. Работа в разделочном цехе замерла. Все гоготали. Все. Кроме Артуро Бандини.

Артуро Бандини не смеялся. Он блевал собственными кишками прямо на пол. Я ненавидел каждую из этих теток, я клялся отомстить, пытался куда-нибудь уковылять, скрыться где подальше. Коротышка взял меня за руку и повел к другой двери. Я прислонился к стене и перевел дыхание. Но вонь накатила снова. Стены кружились, тетки ржали, и сам Коротышка ржал, а Артуро Бандини, великий писатель, снова травил. Как же он травил! Тетки вечером разойдутся по домам и будут рассказывать своим домашним. Этот новый парень! Посмотрели бы на него! И я ненавидел их и даже прекратил на минутку блевать, чтобы насладиться тем фактом, что это – величайшая ненависть всей моей жизни.

– Полегчало? – спросил Коротышка.

– Разумеется, – ответил я. – Пустяк. Идиосинкразии артистического желудка. Безделица. Что-то не то съел, наверное, если пожелаете.

– Еще бы.