Дорога на Царьград

В той группе был и маленький Шенон. Он годами жил без родителей. С одной только бабкой Есмой. Чтобы повысить свои шансы на отъезд из Сербии, бабушка с внуком подружились с одной семьей, оказавшейся впоследствии дальней родней Есмы. После множественных перипетий и многомесячного скитания по Европе Есма, Шенон и их новая семья добрались, наконец, до пригорода Лас-Вегаса в Неваде. Им выделили сборный домик, о котором прежде и мечтать не могли, и деньги на время, пока сотрудники программы по приему политических иммигрантов подыскивали работу трудоспособным членам семейства.

Курившая как паровоз бабка Есма почти все деньги, что получала в Америке, тратила на сигареты, не обращая внимания на предупреждения социальных работников, посещавших их время от времени.

И в той Америке Есма, не гася сигарет, сама начала потихоньку угасать. Несмотря на удовлетворение, которое ей приносило осознание того, что внука она, худо-бедно, но обезопасила, Есма чувствовала себя очень несчастной из-за вынужденного отказа от той жизни, которую она вела со смерти своего мужа Рамы. Жизни тяжелой, но настоящей, цыганской. Свободной.

Днями напролет Есма сидела неподвижно, прищурив правый глаз, у которого обычно поднимался табачный дым. И молчала. Иногда она пила кофе, но категорически отказывалась гадать по кофейной гуще. Хотя теперь, реализовав свои мечты, родственники и сами перестали интересоваться ее предсказаниями будущего. А кроме социальных работников их никто больше не посещал. Так что даже если бы Есма хотела найти желающих опробовать на себе старинные прорицательские техники, сделать ей это было бы трудно.

А затем она и подниматься стала с трудом. Начала курить, лежа в постели. А потом и курить перестала и – умерла.

Перед смертью она позвала внука и заставила его поклясться в том, что он никогда не забудет свое происхождение. Внук также дал бабке слово, что похоронит ее с соблюдением всех цыганских обычаев. И поминки с бдением подле покойницы справит. И кровать ее вынесет со всем, что на ней было, и все в таком роде… И ничего не упустит. Только после этого Есма торжественно достала несколько вещей, которые вывезла с собой в котомке из Сербии – янтарный мундштук, старинную джезву для кофе, две сколотые пиалы, старый потертый платок, который она надевала лишь в торжественных случаях, тяжелую бронзовую ступку и пожелтевший, смятый лист с писанными рукой толстыми буквами и перевитыми следами, оставшимися от перевернутых чашек при гадании и отдаленно напоминавшими олимпийские кольца из кофе, только не такие правильные. Шенон приметил этот лист, еще когда они с бабкой жили в Верхних бараках. Он напоминал ему очень вытянутый деревянистый крекер, и его никогда особо не интересовало, что именно нацарапано на этом листе под следами кофе.

Шенон очень любил свою бабку, и при взгляде на нее – такую посеревшую и изможденную в кровати – глаза его наполнились слезами. Он внимательно выслушал все, что она посчитала нужным ему сказать. Старая цыганка наказала ему беречь старый лист как зеницу ока и без великой нужды никому не продавать, да и не показывать. Она рассказала, что незадолго до того, как им тронуться в путь к обетованной земле, какой-то лжецыган пытался завладеть этим листом. Она увидела по его глазам, что лист очень ценный, и отказалась его продавать. Шенон волен продать ступку, если ему потребуются деньги. А остальные вещи бабка попросила похоронить вместе с ней.

Когда бабка умерла, Шенон исполнил все ее заветы. Новая семья помогла мальчику соблюсти все цыганские обычаи правильно, а сам он украдкой бросил в гроб бабкины вещи. Даже ступка оказалась под землей. Шенон воспринял это как некий свой вклад, жертву. И единственной вещью, которая осталась при нем по бабкиному завету, был лист для перевертывания чашек из-под выпитого кофе.

Последовавшие за похоронами дни выдались очень хлопотными, и у Шенона не было времени заниматься странным листом. С двумя парнями из новой семьи, старшими его по возрасту, мальчик осматривал Лас-Вегас, знакомясь со своей новой родиной.

В Сербии Шенон закончил четыре класса средней школы, а по прибытии в Америку пошел вместе с остальными на курсы английского языка. Шенон был неплохим учеником. Он прилично читал и писал. Да и английский пошел у него хорошо.

И все-таки, когда он однажды из скуки взял в руки старый лист – прочитать, наконец, что же на нем было написано такого, что делало его столь ценным, как думала покойная бабка, – у Шенона возникли большие затруднения с пониманием слов, написанных на сербском, но с какими-то странными дополнительными значками и без некоторых кириллических букв, которые он учил в школе. Вдобавок ко всему некоторые буквы еще и выцвели, а круги от кофе добавляли проблем.

Без заголовка

«…была стена. Самое страшное оружие, когда-либо сделанное человеком, днями напролет крошило камень в прах. И вот уже демонические воины здесь.