Дорога наверняка

кто среди выбывших навечно будет проклят.

С неверным говором, но знающим слова,

или испуганный, что будет недопонят.

А может улыбающийся для,

и, может, недоверчивый на осень.

Или же тот, которому броня

лишь пепел. Или же с неверным,

застывшим

бегом линий

лика невозможного.

Асфальт холодный застучал

по каблукам.

Кап-кап,

где неживая мысль подозрения

застыла среди сосен.

И как теперь ее узнать,

и в чашке утреннего кофе

за стойкой придорожного кафе

увидеть.

Теперь навечно та тайна будет прятаться

в тревоге ледяной земли,

и шелестящего пакета

под ней.

Звонящим солнцем в полудреме

сквозь стекло,

прольется песня.

Зовет воскреснуть, посмотреть в тетрадь –

там жирное пятно напомнит сердцу,

зачем оно поставлено.

И кто быть может проклятым.

Зеленые глаза,

пропахшее пальто

из кашемира дымом.

И невозможное лицо.

О, Боже!

Середина жизни –

отнюдь не половина

прожитых дыханий и дорог.

Их сердцевина

немеет перед возгласом

всесильного.

Кто же он, мой Бог?

Мой одинокий призрак.

Что же там, родная,

случилось после?

Лейтенант

разоблачив убийцу, стал

светлейшим князем

исповеди.

Но ненадолго,

только

навсегда.

Его кровь льется

лунной заповедью

до звезд потухших берегов

отчаянья.

Пока здесь жизнь.

Я теперь

Живо лес горит, да не обожгись,

да волнуются небеса.

Вместе с горнами острыми вознесись,

закатив по янтарь рукава.

Это будет достаточно – выстоять.

Чтобы вновь полюбить образа

недокуренных несквозных выстрелов,

от которых солено в глазах.

Деревянные снов отражения

полускомканных душ и роса,

что вбирает на волю гонения,

я неверная полоса.

Девять ноль перевернуто знание,

покалечены облака,

я заветренное заклание,

недоверчивых до конца.

Сохрани необыкновенное,

я согласен на стон души.

Донеси сверхпроникновенное.

Я теперь мертвая баньши.

Боже, буду тобой любимая,

буду свернутая, словно кровь.

Я теперь непоколебимая.

Я теперь новая любовь.

Дождь. Дождь. Дождь

Сиреневые косы Ариадны.

И кровь уставшая немых и бледных дней.

Я вновь почувствовал – в душе сломалась ветка,

изогнутая ранами качель.

И в верхних гранях спутанных сомнений,

столь целомудренно родится атеист,

уверовавший в пагубно спасительную,

и бесконечную затянутую высь.

И нет Его, посреди нас, не будет

бить неуклюже дождь по знойной ржи.

Водою станет сыпаться ненужной

на полугожие подобия души.

Смиренно стон додумывает скорость

до бесконечной станции Любовь.

Лишь тот, кто видел, тот однажды вспомнит,

что были так и вдох, огонь и боль.

Обочина

Свобода и преданность

медленной денности,

словно, и только, обещанный след

от темноты, что тревожится тленностью.

Невозмутимой победы

задел.

Словно, и только, где были

отверстия

в сердце и крови для бойкой души,

стали теперь однородной

поверхностью.

Там, где изогнуты

полуогни.

Болью и верностью

бредят отвергнутые.

На задымленных лугах прежних сил .

Словно, и только, неверная

времени,

данности,

оклику из темноты,

и освинцованная одиночеством

сгинет любовь

в запредельные дни.

И обездоленные миротворчеством

ходят теперь по забытой Земле.

Между Стремлениями,

по обочине,

словно, и только,

немых фонарей.

Spes

Augusta

Великолепие.

Сродни бездомным чувствам

дивных россказней.

Теперь, как хочешь ты,

ложись под грабель солнца.

Шурши отвагой и не знай,

что вера – крайний

артефакт безумства.

Голой стань

для господина ржавого Заката.

Одно доподлинно известно,

что

среди камней,

воды,

секунд

и космоса –

лежит дорога

к долгожданному спокойствию.

Но не узнать ее

средь проклятых оков

тугого вензеля.

И тень от звезд

холодной нитью

тянется до сердца.

Не возлагай на плечи

босых и глухих

проверенное превосходство.

Неси, неси,

неси.

Неси.

Анис

Анис разбаренный.

Оранжевый закат

В хмеле

и в дыме разговоров.

И запах будущего

в пленную жару

ворвался этим летом

заново.

Мелькают выдохи.

За каждым из иных

закреплены

мгновения,

бредут вполголоса.

Ответственные мы

за тишину этой ночи

становимся.

Желтеющие сны,

и праведный огонь

всех звезд у мира –

ничто.

В сравнении

с хмельной

отравой дыма.

Про лето. Про любовь

Летний, праведный,

догорающий стебель

ложится на отклики силы

вместе с западом,

вместе с тонкими жизнями.

Борщевик,

что отчаянно борется,

словно зверь,

за последний закат

своей жизни,

любви,

и отчаянья.

Я любил эти вести, когда

они были волшебными.

А теперь они просто,

как ветер, летают

неверные.

Словно было вчера,

словно не было.

Истинно –

только то, что отчаянно.

Что все силы в себя

сберегло. То – что выстояло.

Что под сенью дождя не слегло.

И пускай далеко этот путь,

как безумный,

стремится возвыситься.

Я ему расскажу,

где растет борщевик.

Где вполголоса

распускаются души,

и где свет свой любовь

обещает.

Светлый вечер

По камню останется ждать за распятие.

За отголоски борьбы, и за солнце,

что больше не с нами.

За время, что крутит

былинную осень.

И за покой.

Свет безумный

прожег все насквозь,

он не гонится.

Свет уже обогнал времена.

Обманул.

И теперь

цвет дыханья

его.

И теперь

здесь дышать

так легко.

Превосходно.

Желтым инеем тлеет металл,

небо ежится,

распуская в прогул облака.

Так, до вечера,

его исключенный из рук

блик от прошлого

подождет.

И исчезнет,

мгновением позже.

В Ир-Калле нет огней

Мудрость и кротость твои не спасли.

Не одолжила ты сил у земли,

Нинлиль. И плата сия высока.