Дорога навстречу вечернему солнцу

С тех пор, как в поселок приехал молодой священник, Алла не пропускала ни одной службы. Здесь, в храме, она сразу почувствовала, отпускало вязко-черное, как разогретый летней жарой гудрон на дорогах, состояние, в котором привыкла жить. Когда стало на душе легче, тогда и поняла, какую тяжесть на себе носила.

Радости в душе не было. Тихо там было и пусто, словно в нежилом доме. Пока хватало и этого. В церкви она будто выныривала из тьмы в серый свет. И завидовала Женьке. Та во время богослужения витала где-то на седьмых небесах. Серые глаза ее сияли, на губах плавала улыбка, и сама она, как цветок на стебле, покачивалась, ввысь устремленная. А то с опущенной головой, глубоко уходила в молитву. Спросишь о чем-то, а она не слышит, ото всего отрешенная.

Алле в церкви в последнее время не стало хватать воздуха. От кадильного дыма мутилось в голове, после службы она выходила позеленевшая, совсем без сил. Сегодня ушла, не дожидаясь окончания Литургии. Домой не торопилась, присела на лавку в церковном скверике. Июль. Листва лепечет, сочная, веселая. Сиреневые, красные, белые цветы качают пчел.… И на всем – будто серая сетка лежит. Сердце ничему не радо.

Дома снова на душу птицы черные налетят, птицы-мысли, начнут терзать. Никуда от них не спрячешься, ни в работу, ни в сон.

Лет пять назад, как родился Дениска, вроде отступила тягучая тоска, чернота, а два года назад снова навалилась. Тогда стала вспоминаться бабка, ныне покойная, которая в раннем детстве крестила Аллу в своей сельской церквушке, втайне от родителей. Она говорила, что «если тяжело – надо в церкву бежать».

Давно ли это началось? В школе все было ясно, как стеклышко. Алла росла честной, принципиальной. Если чувствовала, что права, могла вступить в спор с кем угодно: с учителем, с директором… Как и позже – с любым начальством… Ее уважали, побаивались. Она была бессменным комсоргом… Был в ней чистый и прямой стержень, идеал был – Феликс Эдмундович Дзержинский! Она не хотела быть слабой.

Врагов, конечно, было тьма, шушукались за спиной, называли идейной. Это еще потому, что отец – партийный работник, недаром бабушка втайне их с сестрой крестила.… И мать ему под стать, верная соратница, помощница в работе, так что детство их с сестренкой прошло у бабушки…

В институте хвалили преподаватели, прочили научную карьеру. Все шло как нельзя лучше. Жизненный путь рисовался прямым, похожим на белую мраморную лестницу. Поднимайся, ступенька за ступенькой, а на вершине – сияющий свет, служба на благо человечества! Так, училась, работала, замуж вышла. Скоропалительно, не раздумывая. Раз – и в новом качестве. Ваня, при всей своей огромности, неуклюж и мягкотел. Опираться на него – как на тесто сырое – провалишься. Она, Алла, всегда была стержнем семьи, она создавала очаг, защищала мужа от нападок. А он отплатил ей черной неблагодарностью! Дело давнее, она его давно простила, но не забыла ни предательства, ни ненадежности. Вот и сейчас ей так плохо, а Ване она ничего не может сказать. Утешать начнет, а ей совсем другое нужно. Надо понять, что она сделала не так? Где ошибка в расчетах?

…Церковная служба закончилась, повалил люд. Женька вышла на крыльцо. Белый платочек, длинная юбка. Стоит, на солнце щурится, ничего вокруг не видит, довольная. Блаженная… Заметила Аллу, подошла к лавочке.

– Привет, – лицо ее светилось непритворной радостью, – Я так рада, что ты на службы ходишь. Надо тебе исповедаться. Батюшка о тебе спрашивал.

– Ты что ответила?

– Что поговорю с тобой, – она присела на лавочку и замолчала.

Так и сидели, молча. Алла выпрямилась:

– Хорошо. Насчет исповеди – не знаю, а кое о чем спросить надо.

Она решительно поднялась, и вскоре исчезла за высокой храмовой дверью.

Глава 4. Марина. Интервью

Марина поднималась по щербатой редакционной лестнице. Навстречу спускался брат Иннокентий. Черные глаза его яростно поблескивали, губы бормотали что-то явно не молитвенное, подрясник мешался, путался в ногах, сдерживая порывистый шаг своего хозяина.

Гнев брата Иннокентия объяснялся просто: редактор был не в духе и сгоряча отказался публиковать расписание богослужений.

Марина посторонилась. Иннокентий не поздоровался, и, похоже, не обратил на нее никакого внимания. Но она знала, что это не так. И с удовольствием отметила для себя, что Иннокентий дернул кадыкастой шеей, явно сдерживая желание обернуться, и походка его из скачущей перешла вдруг в ровно-деловитое «топ-топ-топ». Марина хмыкнула и поднялась к себе.

– Едва Крутиков забежал в кабинет, чтобы отдать почту, Марина приступила с расспросами:

– Юр, кто это был?

– А, – как всегда кривовато ухмыльнулся Крутиков, – Послушник отца Сергея. Священника прислали, не слышали разве, Марина Анатольевна? Церковь маленькую построили два года назад, но священников не хватает, один на несколько районов. Приезжал отец Артемий, изредка. А этот «на постоянной основе», так сказать. Прибыл с женой и сыном, проживает на квартире бабки Муратовой. С ним и послушник, коего вы имели удовольствие лицезреть сегодня.