Дорога соли

Инеден говорит, что у всякой вещи свое время:У букашек, что ползают, у птиц, что летают,У цветов, распускающих бутоны, когда идет дождь,У верблюдицы, которой настало время рожать верблюжат.

Дни мои теперь столь же темны, как и ночи.Тинад говорит, начало жизни во мраке и конец во мраке.Во мраке я пришла к вам теперь, о духи пустыни,К вам, кто терпеливо ждал меня.

Я слышала, как звали вы меня в ночи, и ветер нес ваши голоса.Время масла и фиников давно миновало,И дни мои ныне так же темны, как и ночи.Солнце погасло на западе, как гаснет костер.

Настало время и мне отправиться с караваномВ долгий и трудный соляной путь и обрести вечный покой.

Были ли слова ее песни именно такими или все это мне только послышалось, показалось? Я не знаю этого и поныне, зато уверена в том, что, когда последние звуки песни умолкли, я опомнилась и увидела, что сжимаю в руке амулет так крепко, что его острые грани оставили на ладони красные рубцы.

Я повернула голову к Таибу, по щекам которого текли слезы. Он не скрывал их, не делал попыток сдержать. Они капали на нижнюю часть тюрбана под подбородком, оставляя в складках темные пятна. Я снова обернулась к Лаллаве, лежавшей на песке.

— Что это она делает? — шепотом спросила я.

Таиб, не отвечая, подошел к ней, встал рядом на колени и взял ее руку. Я услышала, что они обменялись тихими фразами. Потом он встал и прошел мимо меня к машине. Обратно Таиб шагал с рулоном какой-то белой ткани под мышкой. Он жестом попросил меня сесть на песок, сам сел рядом, постелил ткань себе на колени и уставился в пространство, словно чего-то ждал.

Солнце палило немилосердно, небо было почти белым от жары, а под ним раскинулось бесконечное море песка, непрерывно меняющаяся палитра всевозможных оттенков серого. Казалось, весь мир накрыла полная тишина, только кровь ритмически пульсировала у меня в ушах. Я зачерпнула горсть песка. Он был такой горячий, что больно жег кожу в тех местах, где острые грани амулета оставили свои следы, поэтому я пропустила песок сквозь пальцы. Несчетное число крохотных песчинок! Они некогда образовались из каменных глыб и тысячи лет назад таинственным образом были перенесены сюда ветрами пустыни. Время словно замедлило свой ход, почти совсем замерло. Я смотрела, как они падают вниз, песчинка за песчинкой, и смешиваются с миллиардами остальных, снова зачерпывала их и пропускала сквозь пальцы. Я делала это, словно повинуясь чужой воле, словно у меня не было ни сил, ни желания остановиться. Это занятие помогало сдерживать поднимающийся в груди страх.

Не знаю, сколько прошло времени, как вдруг боковым зрением я увидела какой-то движущийся предмет. Это был черный жук. Быстро перебирая длинными лапками, он бежал по песку, напоминая водомерку, скользящую по поверхности пруда. Вот он стал карабкаться вверх по крутой песчаной складке, осыпающейся даже под его тоненькими лапками. Не достигая вершины, жук все время съезжал вниз и снова лез вверх. Я поймала себя на том, что мысленно стараюсь помочь ему, словно сила моего внушения, сила моего взгляда действительно могла сделать это. В конце концов он попытался взобраться наверх под другим углом, и его упорство возымело успех. Жук перевалил через край складки и исчез из виду, оставив на песке только загадочные иероглифы следов.

Понятия не имею, как долго мы ждали. Таиб, сидящий неподвижно, напоминающий камень, наконец-то решил, что пора. Он вдруг распрямил свои длинные конечности, встал и подошел к старухе. С минуту, которая показалась мне вечностью, он смотрел на нее сверху вниз и молчал. Глядя на его застывшую фигуру, я поняла, что Лаллава умерла.