Дорога соли

— Я пересек пустыню камней, пустыню скал и пустыню песка. Пешком и на верблюде я прошел по всем старинным караванным путям. Я видел, как солнце, словно пожар, встает над бескрайним морем песка, как ночь крадет все краски этого мира, оставляя лишь одну, призрачно-серую, и только в небе сияют звезды, похожие на драгоценности райских дев. Я перевозил индиго из красилен в Кано, просо и финики из Ингала в Гат и обратно. Я видел рынки в Тафилальте, где торгуют золотом, и перешел через великий Атлас. Именно там я увидел чистое белое вещество, которое называют снегом. Он холодный, но обжигает кожу, как огонь. В славном городе Марракеше я ходил по центральной площади. Меня ошеломили крики пляшущих ребятишек и говорящих птиц, зазывания заклинателей змей, чародеев, предсказателей и шарлатанов, которых там были сотни. В Агадире я видел бескрайний синий океан, который, как и наши бесконечные песчаные дюны, постоянно движется и изменяется под ласковой рукой ветра. Я ходил торговыми путями, истоптанными тысячами ног, через Антиатласские горы, спускался от укрепленных стен Таруданта через могучий Джебель аль-Кест в красивый город Тафраут, расположенный в оазисе. Это случилось, когда мы пересекли великую пустыню, держа путь к соляным копям в Бильме и Кауаре на территории Судана. Там я увидел прославленное Дерево Тенере. Эта одинокая акация, как древний страж, стоит посредине самой суровой пустоши в мире. Люди из нашего каравана окружили ее кольцом и засвидетельствовали ей свое почтение. Так веками делали все, кто проходил в этих местах. Слепая и колючая, одинокая и крепкая, она стойко держится и не гибнет в знойном жаре пустыни. Это талисман, от которого зависит, будет наш народ жив или нет. Говорят, что если дерево погибнет, то не выживем и мы. Исполнилось мое желание хотя бы раз своими глазами увидеть это дерево, убедиться в том, что оно живо. Это было пять долгих лет назад. Я наблюдаю за тем, что происходит теперь, и боюсь, что оно умирает, а может быть, уже погибло.

При этих словах прутик в его руках треснул так громко, что даже лягушки на мгновение умолкли. Амастан сидел, уставившись в пространство, словно видел, как на огромном небосводе, окрашенном розовым закатом, увядают последние сполохи безрадостного будущего.

Очарованная Мариата глубоко вздохнула.

— Если бы я была мужчиной, то всю свою жизнь провела бы на спине верблюда, в путешествиях от одного чуда света к другому.

Амастан стряхнул с себя оцепенение.

— Маленькая странница, какие романтические мысли витают в твоей головке! Я научился плести словеса, они вертелись у меня, как дервиши. Я тоже умею напускать словесные чары и затемнять смысл реальности. Но часто ли ты слышишь поэтов, поющих о том, как трудно откапывать занесенный песком колодец, о смраде разложившегося трупа и о дерьме, гниющем в заднице, об отвратительном вкусе соленой воды, которую надо пить, чтобы остаться в живых, о мучающих тебя резях в животе, о том, что кожа твоя, выдубленная летящим по ветру песком, становится подобна голенищу старого сапога, а задница так устала сидеть в деревянном седле, что легче сойти с верблюда и идти пешком, даже если горячий песок прожигает подошвы сандалий. Никогда не слагают песен о том, что даже в самом сердце пустыни в хлебе заводятся долгоносики, а полоски вяленой козлятины становятся такими твердыми, что об них можно сломать зубы. Нет воды, чтобы их размочить, да и слюны во рту тоже, вся высохла. Не говорят стихами о том, как распухает язык и тебе кажется, что во рту вместо него торчит тряпка, о том, как страх и жажда приводят к тому, что ты испытываешь ненависть и недоверие к каждому встречному незнакомцу. Никто не говорит ни слова про скорпионов, рогатых гадюк, шакалов или разбойников. Нет, я не думаю, что караван — подходящее место для девушки.

Дослушав его горячий монолог, Мариата даже обиделась и заявила:

— Ты меня недооцениваешь.

— Разве? Неужто ты не слышала поговорки? Женщины — что козы, ходить по пустыне у них кишка тонка.

— А ты не подумал о том, как я появилась здесь? — гневно спросила она, проглотив приманку. — Не забывай, я родилась в Хоггаре, оттуда проделала большой путь до Аира, а потом пересекла Тамесну, чтобы уговорить джинна оставить тебя в покое! Заруби себе на носу, мой род по прямой линии восходит к самой матери-прародительнице, которая пешком прошла по пустыне тысячу миль, чтобы дать начало нашему народу!

Щеки у нее разгорелись, и к концу тирады она крепко сжала кулачки.

Амастан смотрел на нее с восхищением. Это видно было по морщинкам, собравшимся вокруг его глаз. Он протянул руку к высокому кусту, растущему у них за спиной, сорвал ярко-розовый цветок олеандра, наклонился и воткнул его ей за ухо. Этот жест был столь необычно интимным, что щеки Мариаты вспыхнули еще ярче. Даже цветок на этом фоне выглядел бледновато.

Потом Амастан снова заговорил, и в голосе его слышалась нежность: