Дорога в 1000 ли

Еленка глядела вслед, пока он не свернул за угол; она заметила, что хромота у парня куда-то исчезла, и ей это было приятно. Она не знала, что по совету Ивана Ван Сюймин столь ловко увеличил Павлу толщину подошвы и каблука правого сапога, что лишь цепкий глаз мог заметить разницу. Её глаза такой цепкостью не обладали, к тому же их почему-то заволокло влагой. На румяные щёки выкатились две слезинки, но Еленка их не вытерла.

Ей было стыдно и радостно.

17

Крестины Цзинь, теперь уже Евсевии, отмечали в доме Татьяны Михайловны. Крестильное имя девушка получила в честь святомученицы Евсевии, поскольку ближайшим был день её поминовения. Собрались Саяпины – Кузьма, Арина и Еленка. Позвали и родителей Цзинь, но пришли только Сюймин и Сяосун – Фанфан от известия о крещении дочери слегла и не вставала.

Бабушка Таня и Арина Григорьевна напекли пирогов и сладостей, нарезали копчёного сала и вяленой кабанятины, Ваны принесли казанок с поросячьими ножками в кисло-сладком соусе, дед Кузьма выставил штоф настойки на лимоннике – получился обильный стол.

Новокрещёной преподнесли простенькие подарки. Еленка еще перед церковным таинством подарила подружке крестильную косынку; теперь же крёстные родители вручили смущённой Евсевии-Цзинь серебряный крестик на кожаной тесёмке, а тётка Арина – иконку Святой Ксении Миласской, тут же объявив, что вычитала в православном календаре, что у Евсевии было второе имя – Ксения, которое переводится как «чужестранка».

– Вот здорово! – закричала Еленка. – Она и есть чужестранка. – И заявила подружке: – Я буду звать тебя Ксенией, Ксюшей!

– А для нас ты останешься Цзинь, – сказал Сюймин по-китайски и вложил в руку дочери снизку нефритовых чёток.

– Папа, прости меня! – воскликнула Цзинь тоже по-китайски и прижалась губами к морщинистой руке отца. Потом повернулась к брату, который неподвижно стоял чуть позади отца: – И ты прости меня, Сяосун! – Обняла его, и они вместе заплакали.

Любили они друг друга, причём как-то по-особенному. Хоть и говорится в таких случаях: души друг в друге не чаяли, – как раз душу-то и чаяли. Чаяли и берегли друг друга самозабвенно. Может, это по малолетству, а после израстёт – кто знает. Фанфан беспокоилась, как бы такая братско-сестринская любовь не переросла во что-то иное, не столь безобидное. Сюймин на это пересказал жене, как всегда, суждение Великого Учителя: «Любовь – это когда хочешь переживать с кем-то все четыре времени года. Когда хочешь бежать с кем-то от весенней грозы под усыпанную цветами сирень, а летом собирать ягоды и купаться в реке. Осенью вместе варить варенье и заклеивать окна от холода. Зимой – помогать пережить насморк и долгие вечера». И добавил:

– Разве не так ведут себя наши дети? Надо радоваться, что у них любовь, а не война, как бывает у брата с сестрой.

Но и у самого сейчас глаза повлажнели.

– Хватит нюни распускать! – загудел дед Кузьма. – Татьяна, зови к столу. Надобно обмыть новокрещёнку, а то вон вишь, все слезьми умываются!

Посидели славно. И попили, и поели, и песни попели – сперва русскую «По диким степям Забайкалья», потом китайскую, потом опять русскую, после чего дед Кузьма обнял узкие плечи Сюймина и заявил:

– Вот окрутим по осени Ваньку с Ксюшей и гульнём так, чтобы небо на дыбки встало. А, друган ты наш сердешный, согласный, али как?

Сюймин что-то пробормотал себе под нос, потом очень аккуратно снял с плеча руку деда и сказал, старательно выговаривая слова:

– В стране, где нет порядка, будь смел в действиях, но осмотрителен в речах. Так говорил Кун-цзы.

Кузьма крякнул и пригладил рыжие усы и бороду:

– Ну, тоись, не кажи гоп, пока не перепрыгнешь?

Сюймин утвердительно кивнул и встал. Сложил благодарственно руки:

– Нам надо уходить. Се-се, цзай-цзэнь.

Цзинь и Сяосун тоже поднялись и поклонились. Сказали по-русски:

– Спасибо и до свидания.

– Ну что же вы?! – взволновалась хозяйка. – Совсем не посидели.

– Фанфан одна, – сказал Сюймин. – Совсем больная. Простите нас.

– Ну хоть пирожков ей возьмите. Пущай выздоравливает. – Арина торопливо наложила в плошку выпечки, накрыла чистой тряпицей, подала. Сюймин с поклоном принял, передал Цзинь.

– Ты, Сюймин, ежели чё, сразу к нам, – сказал Кузьма.

– Вы о чём это, папаша? – насторожилась Арина.

– Мало ли о чём, – уклонился дед. – Время такое… косохлёстное… Держи это в уме, Сюймин.

– Когда пути неодинаковы, не составляют вместе планов. – Сюймин поклонился и направился к выходу. Дети последовали за ним.

– Я провожу, – подскочила Еленка и упорхнула из горницы.

– Чтой-то я не уразумела… – протянула Татьяна и замолчала.

– Чё ты, мама, не уразумела? Сюймин опять своего Кун-цзы припомнил.

– Пути наши разные, – задумчиво сказал Кузьма. – Всяко могёт быть.

Еленка проводила Ванов до их квартала; Сюймин впереди, она с Цзинь и Сяосуном приотстала. Шла и всё оглядывалась.

– Ты чего высматриваешь? – заметила Цзинь. – Или боишься кого-то?

– Ничё я не высматриваю, – смутилась Еленка. – И не боюсь никого!

– Черныха она высматривает, – сказал Сяосун. – Он утром с ней заигрывал.