Дорога в Монсегюр

А негру это понравилось. Он подсел ко мне и сообщил, что зовут его Гомер (ну как еще могут звать негра!), что он служил прежде в национальной гвардии.

Гомер принадлежал к числу чудаковатых «старых капралов», отставников, которые любят, выпив, бурно общаться с молодыми солдатами и девушками, поучать, отпускать шуточки и, в общем, служить посмешищем.

Вообще же Гомер — личность довольно популярная в пабе и окрестностях, в чем я убедилась быстро. Мы с ним разговаривали и пили красное вино. Гомер угощал меня. Я пила и не пьянела, хотя обычно красное вино здесь хорошо ударяет в голову.

Потом подъехала машина и выгрузила пять молодых солдат и сержанта. Гомер, извинившись, оставил меня и жадно набросился на солдат. Пока они обедали и курили, Гомер прохаживался перед ними, вызывая снисходительно-добродушные усмешки, паясничал, вещал, словом, развлекался на свой лад.

Наконец Гомер показал мне одного хмурого толстяка из местных жителей (толстяк сидел в глубине паба и неторопливо накачивался пивом). Этот человек собирается сейчас ехать в Тулузу, так он тебя подвезет. Подожди немного, сейчас он закончит обедать и непременно подвезет тебя.

Спустя полчаса толстяк, отдуваясь, вышел из паба и махнул мне рукой. Я встала и под ехидными взглядами солдат пошла за ним к машине. Толстяк без улыбки повез меня на площадь Раймона Альфаро, чтобы я могла полюбоваться видами Авиньонэ — я оценила его тактичную, скупую заботу. Затем он подвез меня к синему указателю, где было написано «сито де катар», и очень серьезно объяснил, что именно отсюда пошла катарская война.

Миф, поведанный мне толстяком, был таков. Здесь, на этом самом месте, катары убили зловредного кюре, после чего франки рассердились и пошли штурмовать Монсегюр, где и поубивали всех катаров-патриотов во главе с графом Раймоном.

Завершив рассказ, толстяк повторил его еще несколько раз, затем убедился в том, что я все поняла (он заставил меня пересказать услышанное), строго поглядел на меня и полез обратно в машину. И мы поехали в Тулузу.

Мимо проносились поля, маки, колосья, холмы, виллы со щьенами. Толстяк рассказал, что он — архитектор и много лет работал на Мартинике. После этого он поставил кассету с латиноамериканской музыкой. «Гуантанамера» в исполнении Дина Рида и прочее звучало странновато здесь, среди холмов Лангедока.

Мы ехали молча, поскольку толстяк не обладал той неуемной жаждой общения, какой был наделен дорожный рабочий в Фуа, и не мог болтать на незнакомом языке. Когда мы добрались до Тулузы, он подарил мне на прощание эту кассету с латиноамериканской музыкой и все-таки улыбнулся, когда я сказала: «Мучо грасиас».

***

TOULOUSE AETERNA. — Небо — не самое красивое в Тулузе. Вечно блеклое, выцветшее, мутноватое. Ни разу я не видела над Тулузой таких роскошных закатов, какие бывают в СПб, хотя, конечно, неделя — слишком малый срок.

Я чувствую свою постоянную втянутость в жизнь этого города.

Быть одной? Бродить незамеченной? Быть незаметным наблюдателем? Не иметь собственной жизни, а только смотреть на чужую?

Не дали!

Мадам, возьмите листовку! Мерси, мадам!

Мадам, напишите открытку папе Римскому! (Какой-то пионер лет десяти, который страшно растерялся, когда нарвался на иностранку). На открытке нарисован Хловис, которого как раз крестят — в этом году юбилей.

Мадам, пойдемте трахаться! Не хотите?… Ну-у…

Мадемуазель, какую книгу вы желаете купить? Вы не говорите по-французски? Бог ты мой, что же, в таком случае, вы делаете в книжном магазине? Ах, у вас есть амис, которые читают по-французски…

Мадемуазель, вы не подскажете, как пройти… Ах, вы не из Тулузы… Ах, вы не парль па… Ох, извините… Мерси-и…

Мадам, пода-айте на выпивку бедному клошару и его собаке… Мерси-и…

***

Моя Тулуза, вечная Тулуза. С ее студентами, нищими, беспородными щьенами, красным вином, умопомрачительно красивыми мулатками, с ее стариками, книжными лавками, монастырями, туристически-мистическими катарами, о которых никто толком ничего не знает, именем графа Раймона на заборе, граффити на розовых стенах средневековых домов, закрытыми и открытыми ставнями, неожиданными башнями соборов в просветах улиц, выплеснувшимися на улицы торжищами, грохотом под окном, который никогда не смолкает, щедрым звоном колоколов и боем часов, каналом du Midi и сожженной солнцем Гаронной, с мутным невысоким небом, розоватым кирпичом зданий, — со всем тем, что есть Тулуза.