Интерьер создан с целью пробудить в памяти древние семитские мотивы и передать атмосферу славного периода царства Давида.
Точная реконструкция невозможна, поэтому художник старался адаптировать к современности старинную иудейскую стилистику.
Г. А. ХУФШМИД
Декоратор, OEV&SWB
Женева
Красота ландшафта Иерусалима не уступает Толедо. Город разместился в горах, являя пейзаж из куполов и башен, окружённых зубцами крепостных стен, на столе из скал над низменной долиной. До самых дальних холмов Моава очертания страны напоминают горизонтали на физической карте, взметаясь по склонам правильными слоями изгибов и отбрасывая величественные тени в укрытых долинах. Огненным опалом свет отражается от земли и от скал. Случайно или намеренно сочинённое расположение превратило город в произведение искусства.
В отдельных деталях даже Толедо не может сравниться с крутыми извилистыми улочками, вымощенными широкими ступенями лестниц . Но улицы настолько узкие, что даже от одного верблюда помех не меньше, чем от автобуса на английских авеню. Толкаясь взад и вперёд по Кинг Дэвид стрит с раннего утра и до захода солнца, толпа по-прежнему представляет собой привычную восточную картину, чуждую наплыву пиджачных костюмов и очков в роговой оправе. Вот пышноусый араб из пустыни, проплывающий мимо нас в объёмном и расшитом золотом одеянии из верблюжьей шерсти; арабская женщина с татуированным лицом и корзиной на голове, закутанная в платье с традиционными узорами; мулла с подстриженной бородкой и в аккуратном белом тюрбане вокруг фески; ортодоксальный еврей с кудрявыми локонами, одетый в чёрную рясу и бобровую шапку; греческий священник и греческий монах, оба бородатые и пузатые, под их высокими и чёрными дымовыми трубами; священнослужители из Египта, Абиссинии и Армении; католический падре в коричневой мантии и белой шапочке; женщина из Вифлеема, чей откинутый назад головной убор под белой вуалью, как известно, – наследие норманнского королевства; и среди этого карнавала, разбавляя толпу привычными образами, иногда промелькнут случайный пиджачный костюм, кретоновое платье, фотоаппарат в руках туриста.
И всё же Иерусалим – это нечто большее, чем живописные места с никудышным видом многих восточных городов. На улицах можно найти грязь, но не кирпич и штукатурку. И потому фасады не осыпаются и не выцветают. Здания целиком сложены из беловатого, похожего на сыр камня, чистого и сверкающего, переливающегося на солнце всеми оттенками красного золота. Здесь нет ни шарма, ни романтики, но всё открыто и гармонично. Привычные ассоциации между историей и верой, запечатлённые в первых детских воспоминаниях, растворяются перед их истинным явлением. Схождение благодати, стенания иудеев и христиан, почитание исламом священного камня19
окутаны, безо всякой тайны,В этом сияющем окружении Храм Гроба Господня21
выглядит самым неприметным. В нём кажется сумрачнее, чем есть на самом деле, его архитектура примитивна, а почитание заметно ослабло. Прихожанин входит в противоречие с самим собою. Притвориться отстранённым – высокомерие, благоговеть – лицемерие. Выбор меж двух зол. И всё же я избежал подобного выбора. В дверях я встретил друга, который показал мне, как вести себя на Святой земле.Мой друг был монахом в чёрной рясе и высоком цилиндре без полей и носил короткую бороду и длинные волосы.
– Приветствую, – обратился я по-гречески. – Вы с горы Афон?
– Да, – ответил он, – из монастыря Дохиар. Моё имя Гавриил.
– Вы брат Аристарху?
– Верно.
– Аристарх умер?
– Это правда. Но кто мог вам сообщить?
Я уже знакомил читателя с Аристархом на страницах прошлой книги. Он был монахом из Ватопеда, самого богатого из афонских монастырей, куда мы прибыли после пяти недель пребывания на Святой горе, уставшие и недоедавшие. Аристарх присматривал за нами. Когда-то он прислуживал на английской яхте, а потому каждое утро обращался к нам с вопросом: «Когда сегодня будете обедать, сэр?» Он был молод, трудолюбив, слыл материалистом и совершенно не подходил для монашеского служения, а при удачном стечении обстоятельств был полон решимости уехать в Америку, накопив достаточно денег. Ненавидел старших монахов, которые его унижали.