Дорога великанов

Мы отправились в путь. Напряжение между нами спало. Полицейские по дороге нам вряд ли попались бы, поэтому я откупорил третью бутылку и медленно насладился ею, любуясь пейзажем. Время от времени нам попадались чудесные тихие лагуны. Отшельники построили у океана деревянные шале, где предавались одиночеству и мечтали о счастье.

Постепенно я начинал приходить в себя. Я думал о Венди, о том, какой дом мы можем купить, о старом мотоцикле, который я буду чинить в гараже, пока она будет готовить домашнее печенье. Когда океан исчез из виду и мы увидели зеленые фантастические прерии, я принялся оплакивать человека без будущего – себя. Я не отличался особенной чувствительностью, я никогда никому ни на что не жаловался, я придавал значение глупым эмоциям, когда напивался, и только. Сюзан не поняла, что со мной такое. Она поставила ноги на щиток приборов, и темное платье слегка задралось, открыв моему взору худые (благодаря ракурсу) бедра. Мы погрузились в чудесный мир зелени и радости – в мир, где ни робость, ни неловкость, ни тревога не существовали.

– Мы первое поколение, которое вывело сознание на такой уровень.

Я ничего не ответил, потому что не слушал.

– Наши отцы выиграли войну, но ослепли. Они не поняли, что человечество показало свою самую темную сторону. В этой войне не было ни хороших, ни плохих. Нет больше места для зла на земле. Америка вечно делает вид, что борется за свои принципы, а на самом деле борется за свои интересы. Мы спокойно, по-тихому будем игнорировать современное общество. Мы откажемся от всех благ, которые нас душат.

Она вдруг замолчала, подумала и произнесла:

– Надеюсь, нас примут в сообщество.

– Надеюсь, примут тебя, – уточнил я. – Я здесь проездом.

– Вы так говорите, но вы не уверены. Не отказывайтесь от нового опыта: он спасет вам жизнь.

– Спасет мою жизнь? Ну уж нет. Хотя кому-то, может, и спасет.

Она не поняла, что я имею в виду.

– Молодых людей тысячи, а сообществ не так много.

– Почему?

– Сложно найти территорию.

После выпивки мне захотелось есть.

56

Проехав несколько километров по дороге вдоль океана, то близкого, то далекого, мы наткнулись на бревенчатую хижину, в которой располагался ресторан. Там готовили только жареную рыбу, а я никогда в жизни не ел рыбы. Когда я в этом признался, Сюзан спросила почему. А я понятия не имел почему! Пахло вкусно. Еще я никогда не пил вина нигде, кроме бара, своей комнаты и машины. Когда Сюзан ела, она всё время улыбалась, и меня это напрягало.

Ресторан стоял на берегу соленого озера, неподвижного, как скала. У понтона, выходящего к дому на сваях, рыбаки пришвартовали лодки. В доме жил человек. Из ресторана мы видели, как человек суетился у себя на кухне. Затем он вышел из дому в высоких резиновых сапогах. Длинная белая борода компенсировала выдающуюся лысину и ниспадала на грудь. На секунду мне захотелось поменяться с ним жизнями. На секунду я погрузился в мечтания о том, чтобы жить вдали от всех и лишь иногда обмениваться с людьми вежливым кивком, – может быть, раз в неделю, в магазине, где никто никому не задает вопросов, а только спички покупает.

Принесли счет, и фантазии рассеялись. Никогда не видел такого счета. Я порылся в карманах в поисках денег и задумался о том, с какой стати я кормлю Сюзан. Затем решил, что она показывает мне дорогу и, таким образом, делает одолжение. В машине я прополоскал рот вином, чтобы от меня не несло рыбой.

Сюзан заснула еще до того, как мы тронулись, и путь продолжался в тишине. Время от времени по дороге попадались олени: они бодрствовали в ночной час. Не так давно, лет сто назад, мужчины и женщины, завоеватели, явились сюда с Запада, чтобы укротить этот недружелюбный океан. Я представлял их себе раздавленными усталостью, но счастливыми: ведь они добрались до пункта назначения. Затем люди, наверное, двинулись к более плодородным землям.

Побережье казалось мне удивительно пустынным. Мы ехали часами, не встречая на своем пути ни машины, ни дома, ни кого бы то ни было. Я думал о своей семье, переехавшей из Германии в Нью-Йорк. Не знаю, что толкнуло миролюбивых крестьян бросить свои земли и сесть на корабль, кишащий неуправляемыми эмигрантами. В семье мы никогда об этом не говорили – наверное, потому, что предки матери покинули родную Баварию тогда же, когда переехали родители отца. Ни одних, ни других не гнал голод, клянусь, но скорее – темное прошлое, которым не хвастаются перед внуками, у очага, на ночь глядя, на одинокой ферме в Монтане или в Сьерра-Неваде.

Теперь одна из наших семейных тайн – я: я петарда, я фейерверк, я американский кошмар, я конец света. В семье не без урода, как говорится. Я последний Кеннер. Я также последний Хэзлер. Сестры матери умерли, не успев родить детей. Моя старшая сестра умерла беременной. Она была слишком толстой, чтобы растолстеть еще сильнее, поэтому ее сердце взорвалось на третьем месяце. Моя вторая сестра тоже умерла, но я не знаю почему, хотя она нравилась мне больше первой. Впрочем, я ее не любил.