Дорога великанов

Меня приняли за электрика, и я почему-то обиделся, хотя электриком работал мой отец. Когда я объявил, что я полицейский, подружки извинились, но я понял, что им по барабану. Продавец в магазине никак не мог отыскать Скипа Джеймса, но наконец выудил альбом тридцатых годов. Девушки постоянно смеялись над какой-то ерундой, словно таким образом пытались от чего-то отвлечься. Пища и визжа, они снова забрались в машину. Мы направились к Эптосу.

63

К матери я вернулся лишь на следующий вечер – с проигрывателем и с альбомом Скипа Джеймса. На моем месте стояла машина Салли Энфилд – пришлось припарковаться перед ней. Я поднялся на второй этаж, чтобы немного отдохнуть. До меня доносились привычные пьяные разговоры, в которые я не очень вслушивался. Я хотел спать. И только.

Меня охватила тревога – и возникло беспричинное желание заплакать. Мое тело словно весило тонну, и я отслеживал каждый свой вздох, чтобы не забывать наполнять легкие. Никогда я не чувствовал такой усталости. Я взял конверт пластинки и посмотрел на фотографию Скипа Джеймса. Никогда не думал, что музыка и тем более черный музыкант могут произвести на меня впечатление. Чернокожих музыкантов я видел в основном в Лос-Анджелесе, когда жил у отца. Впрочем, я не имел ничего против негров. Мой отец говорил: «Блюз – это душа, которая отдыхает». Теперь я понимал смысл этих слов. Следовательно, мать ошибалась, и на самом деле я умел сочувствовать другим людям. А вот мать не жалела никого.

Я уснул на полчаса, затем меня разбудил хохот окончательно нажравшихся теток. От алкоголя и сигарет у них сели связки, и хрипотца звучала зловеще. Я включил проигрыватель и прослушал Скипа в первый раз, затем во второй, сделал громче, еще громче и наконец врубил на полную мощность. Хохот внезапно прекратился. Тетки стучали по потолку шваброй. Мать вопила. Тогда я спустился вниз. Увидел дверь, запертую на ключ. Постучался. Никто не ответил. Я постучался сильнее. В отчаянии я пробил кулаком деревянную дверь и повернул ключ. Тетки стояли посреди гостиной с бокалами в руках, перед низким столиком, заваленным бутылками.

– Что тебе надо, Эл? Не видишь, я с друзьями?

Я внимательно поглядел на Салли.

– Я прекрасно знаю твою жалкую подружку.

Указав на нее пальцем, я продолжил:

– Ее ничтожная жизнь ничего не стоит. Когда Салли Энфилд сдохнет, от нее ничего не останется, даже собаки, чтобы писать на могилу. И от тебя, мама, ничего не останется.

От ярости у матери исказилось лицо.

– Если ты сейчас же не уберешься, Эл, я вызову полицейских и всё им расскажу о твоем прошлом!

Вместо того чтобы убраться, я сел на диван и снова посмотрел на Салли Энфилд.

– Отправляйся спать, я дважды повторять не буду.

– Останься! – крикнула мать.

– Салли, что я тебе велел сделать? Семейные истории касаются лишь семьи, членов семьи, кровных родственников, а не приятельниц-алкоголичек. Убирайся отсюда, пока я не разозлился.

– Не двигайся с места, Салли! – крикнула мать.

Я продолжил мягким голосом:

– То, что я хочу тебе сказать, ее не касается. Если только ты не хочешь поделиться семейными тайнами.

Мать опустила руки, и Салли Энфилд направилась в свою комнату, как наказанный ребенок. Мать закурила длинную ментоловую сигарету и налила себе еще вина. Она явно не знала, как от меня отделаться.

– Ты больше никогда, никогда не будешь мною командовать, мама! Мы остались вдвоем – давай: говори! Я знаю: ты считаешь, тебе нечего сказать, но мне кажется, что если ты со мной поговоришь, то я смогу лучше тебя понять. О прощении я не говорю. Родителей не прощают в обмен на слова – родителей прощают, потому что они мама с папой. Поговори со мной.

Несколько секунд она молчала, пила вино маленькими глотками и затягивалась так сильно, что в ее легких, наверное, царила кромешная тьма. Челюсть и руки у нее ходили ходуном. Лед в стакане ударялся о стекло и позвякивал, словно погремушки.

– Почему ты не говоришь со мной о своем отце?

– Об отце? А что мне о нем сказать?

– Не знаю… Подумай.

– Я уже обо всем подумала.

– Однажды вечером в Монтане ты рассказывала папе о том, что твой отец трогал тебя и сестер.

Она расхохоталась.

– Я, наверное, тогда фантазировала, Эл. Мне так было проще. Иногда в отношениях проще выдумать драматичную ситуацию, чтобы всё уладить.

– Ты уверена, что отец не воспользовался тобой?

Она прыснула.

– Конечно, уверена. Мой отец был на такое не способен. Ты ошибаешься, Эл. Ничего подобного никогда не было. Клянусь могилой твоей умершей сестры.

По опыту общения в психиатрической больнице я знал, что, когда речь заходит о вещах, фундаментально важных для человека, он краснеет или бледнеет. Мать же оставалась стабильно пурпурной и, даже судя по жестикуляции, не врала.

– Просто поговори со мной.

Она посмотрела на меня, захохотала как безумная, потом внезапно замолчала и произнесла:

– Эл, не ищи в других людях того, что не дает покоя тебе самому.