Дорога за горизонт

Семёнов нащупал над штурвалом шнур, дважды потянул – и просторы реки огласили два длинных свистка. Крики смолкли; из зарослей донесся протяжный вибрирующий стон, исполненный ужаса, тоски, отчаяния. В кустах поднялась суматоха, град стрел внезапно оборвался. Садыков опустился на палубу; ноги не держали, навалилась ватная тишина. До поручика доносились лишь мерные шлепки колеса о воду.

За спиной Садыкова раздался прерывистый вздох. Поручик обернулся – Берта.

– Как это всё нелепо…. Жиль, конечно, негодяй, но чтобы вот так… голос её сорвался. – Послушайте, молодой человек… да ответьте же вы, наконец! И вот что – найдите мне папиросу…

* * *

Из путевых записок О. И. Семёнова.

«Ночь мы простояли на якоре, возле судового хода. Впрочем, «судовой ход» – это слишком громко: бакенов на фарватере Конго отродясь не было, и за всё плавание до низовий реки мы видели, разве что, шесты – вехи, воткнутые кое-где для того, чтобы отмечать особо коварные отмели. Ни о каких дноуглубительных работах не слышали даже в устье, куда заходят порой и морские суда.

Путешествуя по Уэлле и Убанге, мы часто передвигались по ночам – оно и понятно, большиинство отмелей были нашим плотам нипочём. Иное дело пароход; груз ценного оборудования и слоновой кости заставил грузовую марку[82] уйти под воду. И если наша посудина сядет на мель или получит пробоину – дальше нам придётся идти пешком.

При нападении, кроме Жиля и кондуктора, погибли ещё трое европейцев – комендант Центральной станции (тот самый, пронзённый копьём на пороге рубки), судовой механик и мастер с шахты. То же самое ожидало и нас, если бы не мясорубка, устроенная Антипом и забайкальцами. Девятнадцать искромсанных трупов – мы до темноты смывали с палубы кровь и сьрасывали в воду мёртвые тела. мрак накрыл реку, я велел отдать якоря и выставить у бортов ночные вахты с факелами из пропитанных машинным маслом «обтирочных концов».

Так уж вышло, что мне пришлось взять на себя командование. Комендант и Жиль погибли; в начале боя попрыгали за борт их помощники из числа негров. Правда, полная уверенность имелась только насчёт коменданта – мы сами предавали его бездыханное тело волнам. Что касается предателя Жиля – мы лишь видели как он, вместе с незабвенным Кондрат Филимонычем, перевалился за фальшборт и скрылся в воде. Увы, славный кондуктор заведомо мёртв – револьверная пуля разнесла ему голову. Это уже третий наш спутник, погибший за время экспедиции – и остаётся лишь желать, чтобы крокодилы свели счёты с негодяем стюардом.

Пленение наше, таким образом, закончилось – и, должен отметить, что Курт Вентцель явно этому рад. Он отказался от должности, заверив, что судовая машина нуждается в постоянном присмотре, иначе скоро нам придётся вооружиться шестами и положиться на волю течения. Я и сам убедился – старенькая машина изношена до такой степени, что это очевидно даже мне, дремучему гуманитарию. Как назло, погиб механик-француз, и при машине оставался один кочегар. Зато – какой! Вентцелю приходится всё время следить за дикарем, исполняющим эти обязанности. Это усовершенствованный образец: он обучен растапливать котел. Я не устаю им любоваться – смотреть на него поучительно, как на разгуливающую на задних лапах собаку в штанах и шляпе с пером. Он всё время косит глазом на манометр и водомерное стекло, стараясь продемонстрировать бесстрашие – как же, он не боится страшных механизмов белых! Кочегар носит ожерелье из зубов; его курчавая шевелюра выбрита так, что образует своего рода узоры, а на щеках красуется по три шрама. На запястье намотан амулет из тряпок, нижнюю губу украшает плоский кусок отполированной кости. Это особый, привилегированный дикарь – белые господа не распространили на него общий запрет отправлять языческие культы. А может быть он сам придумал эти атрибуты своей новой веры в божество Паровой Машины?

Ему бы бить в бубен и плясать у костра, на котором поджаривается белый миссионер – а он вместо этого трудится в поте лица; раб, покорившийся странному волшебству и набиравшийся запретных знаний. А знаетон вот что: если вода в прозрачной трубке исчезнет, злой дух, обитающий в котле, почувствует великую жажду, разгневается, и страшно отомстит. А потому, наш «машинист» старательно кидает в топку дрова и с трепетом следит за водомерным стеклом.

Да, пароход наш ходит на дровах, иодной загрузки хватает примерно на сотню миль пути. Сейчас дров у нас с избытком – вся кормовая палуба и пространство по обеим сторонам кормовой надстройки забиты поленницами. Мы обеспечены топливом миль на триста; прямого хода здесь, по словам Вентцеля, не бывает, особенно – с учётом нашего полнейшего незнания реки. Как бы не пришлось высаживаться и орудовать пилами! Правда, Вентцель уверяет, что по реке во многих местах заготовлены «дровяные станции» – попросту поленницы под открытым небом. Станции эти отмечены на карте.