Дорогая пропажа

Интересное, захватывающее чувство. В сбитой с толку психике возникало не то ощущение, не то понимание запредельной беспредельности пространства, провоцируя собой такое же за пределами разума бесконечное одиночество. В этот момент взбудораженная душа Павла отождествлялась со всем, о чем он спонтанно размышлял, со всем, к чему прикасался сознанием. Она отождествлялась с пульсирующим безбрежным пространством. Отождествлялась со снегом, похожим на сажу. С жизнью – с ее всеми такими мелкими в этой беспредельности переживаниями. Тогда он сам начинал пульсировать, становясь огромным – на всю вселенную – сердцем. Мгновения начинали растягиваться, принося какую-то непонятную радость. То он вырывался мыслью в безграничный простор, и вселенная завораживала своим величием, трансформируя психику. Тогда мысли делали настойчивые попытки описать эмоциональное состояние и тем самым возвращали к реальности, цепляясь за конкретно существующие детали жизни. Но через несколько секунд одержимые высокими чувствами они снова взмывали к вершинам совершенства, снова отождествляясь с ними, и снова лелеяли вечное и незыблемое, как нечто свое собственное, которое, вопреки прагматичности ума, в этот момент казалось не менее реальным.

В конце концов, все это изобилие, переполнявшее психику, стало излишне напрягать. И Павел перевел взгляд на украшенный иллюминацией проспект.

До Нового года оставалось несколько дней, а он, оставшись без семьи, еще до конца не решил, где будет его отмечать.

Благодаря великолепной беспардонности тещи их немногочисленные общие знакомые оказались втянутыми в семейные разборки независимо от их желания. Теща под видом какой-либо мелочи, типа рецептик для выпечки освежить в памяти или сердобольно о здоровье справиться, периодически названивала всем «заинтересованным» фигурантам женского пола, рассказывая то, что считала нужным. И ее остановить тактично, сколько и кто ни пробовал, ни разу успехом не увенчалось. Ну, а идти на открытый бунт никто даже и не помышлял – себе дороже. Вот так и терпели, хотя, наверное, с самого начала понимали, что эта женщина всеми возможными способами старается рассорить собственную дочь с мужем. И, кстати, через создаваемое ею общественное мнение в виде слабохарактерных поддакиваний, что ее убеждали в праведности намерений, в том числе. Вот, казалось, успокоиться бы ей после рождения внука, осознать, так сказать, свою роль в его судьбе. Нет же. Однажды наметив себе такой путь, поставив перед собой задачу, когда зять не выдержавший как-то постоянных нападок попытался поставить ее на место, она методично проводила задуманное в жизнь. Да и задуманное ли. Судя по всему, все у нее, скорее, получалось само по себе, от переизбытка энергии. Просто она так чувствовала, и законы логики, не говоря уже о более высоких материях, для ее уровня восприятия жизни были чужды.

Капля камень точит. Если вначале Лена отмахивалась от матери, от ее неуклюжих домыслов, связанных с мужем, посмеивалась втихаря над ней, то со временем вся эта мамина галиматья стала прорастать в ней. Порой ей начинало видеться подтверждение ее слов. Срабатывал принцип: если в этом случае мама права, значит и в остальном, наверное, тоже. Сколько раз Павел просил ее уйти жить на квартиру. Сколько намекал, что скоро точно не выдержит. Ни в какую. Сколько раз задавал простой вопрос – почему? Но ни разу не получил вразумительного ответа. Только детский лепет. Понятно было одно – никакая квартира, которую мог позволить себе снять муж, не шла в сравнение с папиными апартаментами. В дополнение ко всему Лена оказалась до крайности ревнивой женщиной. Впрочем, как и ее мать, всю жизнь донимавшая мужа претензиями, что тот ей изменяет. Количество собираемого негатива подходило к критической массе. Прибавилось еще и то, что с братом Лены – на почве разногласий с Елизаветой Кондратьевной, у Павла случилось пару серьезных стычек. Двадцатидвухлетний – достаточно инфантильный – молодой человек дважды в состоянии опьянения пытался ударить Павла. И если в первый раз Павел «отнырялся», уходя от кулаков, казалось, ни с того, ни с сего разъярившегося парня, и все, слава богу, успокоилось с приходом тестя, то в другой – драка случилась.

За несколько лет диверсионной работы, очень эмоционально проводившейся, теще, наконец, удалось добиться своего. Она торжествовала. В один из вечеров – пару недель назад, когда Павел пришел за остававшимися вещами, Елизавета Кондратьевна, обращаясь к дочери, почти прокричала с надрывом: «Ну что я тебе говорила?» По всему было видно, что на самом деле она обращается не к ней – к нему. «Ленке, – догадался, – она уже высказала это не раз».

– Я же говорила, – в ее голосе еще сильнее проступил гнев торжества, – не остановит его ребенок. Таких безответственных поискать еще надо, – теща победоносно проследовала в детскую комнату, громко, словно пытаясь напугать кого-то, хлопнув дверью, – Папочка твой, негодяй, пришел. Полюбуйтесь на него.