Дороги разных миров

— Очень страшно, ага… — буркнул бармен, возвращаясь за стойку. — Я вас, таких, знаешь, сколько видел? И где вы все…

* * *

Оторва с Худой похожи, но старшая сестра раскрашена устрашающим чёрным макияжем, одета в чёрный топ и кожаные штаны, а на плече держит автомат.

— Надо же, ты живая! — хлопает она по плечу младшую. — А то пока погоня, пока перестрелка, смотрю — а тебя нет.

— Я раньше отстала, мот гавкнулся. А вы как сходили?

— Удачно! Сейчас притащат трофеи, сама увидишь. А ты, значит, опять мимо доли?

— Чёртов мот. Старое барахло, вечно ломается, едет медленно, бензина жрёт ужас сколько! Замкнутый круг какой-то — на старом моте я ни черта не зарабатываю, а пока не заработаю — хрен куплю новый мот…

— Да уж, не прёт тебе, сеструха! А я с этого рейда неплохо подниму — там пять машин почти небитыми взяли. Серьёзные тачки, броня, электротяга на зорах!

— На зорах! — аж застонала Худая. — Это же деньжищ кучища!

— Отсюда и до неба, сеструха! Отсюда и до неба! И моя доля там есть! А твоей — нету! Ничего, будет и на твоей улице лужа, и упадёт туда сундук с хабаром. Ой, а что это за прелесть?

Лёшка кормит мясом шмурзика, отрывая кусочки от своей порции.

— Это Мурзик, — сказал он гордо.

— Ух ты, какой смешной! Можно погладить?

— Конечно.

Рейдерша бросила на землю автомат, присела на корточки перед Лёхой и с восторгом запустила обе руки в длинный шмурзиковый мех.

— Ой, какой он тёплый! А какой мягкий! А какой пушистый! Не продаёте?

— Нет! Ни за что! — замотал головой Лёшка.

— И правильно, — согласилась Оторва, — я бы тоже не продала. Пойдёмте встречать рейд! Они уже на подходе.

* * *

В лагерь, рыча моторами, дымя и сигналя, втягивается колонна. Впереди гордо катится грузовик с таранным бампером, к нему прицеплена колёсная платформа, на которой поперёк, свесив по бокам колёса, стоят четыре знакомых внедорожника. К силовым бамперам примотаны цепями солдаты. Их лица разбиты, одежда покрыта кровью и пылью. Большой пикап тащит на буксире броневик, на его крыше сидят несколько рейдеров.

Центральный проезд заполняется вышедшими встречать рейд. Василиса ожидала приветственных криков и ликования, но все молчат, пока в ворота не въезжает последняя платформа. На ней лежат аккуратно сложенные мёртвые тела.

— Поприветствуем наших братьев, чьи колёса совершили последний оборот! — раздался усиленный динамиками голос.

Его обладатель стоит на огромном капоте переднего грузовика, держа в руке микрофон.

Рейдеры вдоль дороги опускаются на одно колено и замирают так, пока платформа не проезжает мимо. Тел много, видимо, военная колонна оказала сопротивление.

— А теперь, ребятки, хорошие новости! — заорал в микрофон человек на капоте. — Мы подняли нехило трофеев! Вы даже представить себе не можете, насколько нехило! Поэтому всем бухать и веселиться! Разве не для этого мы живём, братва? Сегодня вечером все пьют за мой счёт!

— Для этого! — заорали из толпы. — Ура Бадману!

Потери были забыты, все кинулись осматривать трофеи и ждать вечера. А за Василисой и Лёшкой пришли.

— Эй, Худая, эти с тобой? — двое крепких татуированных парней с дробовиками настроены решительно.

— А хоть бы и да, — ответила девушка.

— Бадман хочет их видеть. Ну и ты, иди, пожалуй.

— Ой, что-то мне страшно, — признался Лёшка.

— Не ссы, мелкий, — заржал один из парней, — Бадман детей не ест.

— Пойдём, — вздохнула Худая. — Так надо.

* * *

Бадман — плечистый татуированный бородач в проклёпанной кожаной жилетке на голом мускулистом торсе. На руках шипастые браслеты, на шее висят на цепочках патроны и жетоны.

— Я Бадман, — сказал он веско. — Я тут главный.

— Я Худая, — ответила девушка.

— Вижу, что не Толстая. Ты их привезла?

— Я. Отстала от рейда, мот сломался. Встретила в пустошах.

— И как они тебе?

— Внятные, — твёрдо ответила она. — Девчонка волочёт в железе, починила мот. Пацан… Ну, пацан. Как все.

— Понял. Не уходи пока.

Девушка отошла в сторону и присела на раскладном стульчике. Бадман расположился в большом тканевом шатре, где восседает на своеобразном троне — снятом с какой-то машины кожаном сиденье. Перед ним столик с едой и напитками, дымится сигара.

— Вы были в одной из машин, вас заметили, — обратился он к Василисе.

— Они схватили нас.

— Да? Как и где?

— Мы сначала шли с табором Малкицадака…

— Так, стоп. Опиши-ка мне Малки.

— Ну, он седой, почти лысый, но с белой бородой, у него золотые зубы, алая рубаха…

— Как выглядит его глойти?

— Как укуренный якутский шаман, сбежавший погреться на Гаити…

— Хватит. Не врёшь. Малки ты видела. Давай дальше.

— Они напали на табор, но он сразу ушёл, а мы отстали. Потом нас взял караван звероловов…

— Это от них у вас шмурзик?

— Да, он бракованный, нам его подарили.

— Понятно, дальше.

— Мы надеялись догнать табор Малкицадака, но эти военные напали на звероловов. Началась перестрелка, мы растерялись, нас взяли в плен.

— Зачем? Какая в вас ценность?

— Я не знаю. Нам не сказали.

— Не врёшь? — Бадман уставился на неё пронзительным умным взглядом, резко контрастирующим с его имиджем безбашенного атамана рейдеров.

— Честное слово! Понятия не имею!

— Не верю, — замотал головой Бадман.