Дороги свободы. III.Смерть в душе. IV.Странная дружба

— Без этого перемирия меня так легко не одолели бы.

— Что бы ты сделал?

— Я бы им показал!

— Какой бычок! — усмехнулся Матье.

Они улыбнулись друг другу, но Пинетт вдруг помрачнел, и в его глазах мелькнуло недоверие.

— Ты сказал, что мы тебе отвратительны.

— Я не имел в виду тебя.

— Ты имел в виду всех. Матье все еще улыбался.

— Ты со мной собираешься драться? Пинетт, не отвечая, наклонил голову.

— Бей, — предложил Матье. — Я тоже ударю. Может, это нас успокоит.

— Я не хочу причинять тебе боль, — раздраженно возразил Пинетт.

— Как хочешь.

Левая ступня Пинетга блестела от воды и солнца. Они оба на нее посмотрели, и Пинетт зашевелил пальцами ноги.

— У тебя забавные ступни, — сказал Матье.

— Совсем маленькие, да? Я могу взять коробок спичек и открыть его.

— Пальцами ног? — Да.

Он улыбался; но приступ бешенства вдруг сотряс его, и он грубо вцепился в лодыжку.

— Я так и не убью ни одного фрица! Скоро они припрутся, и им останется только меня задержать!

— Что ж, это так, — сказал Матье.

— Но это несправедливо!

— Это ни несправедливо, ни справедливо — это просто факт.

— Это несправедливо: мы расплачиваемся за других, за парней из армии Кора и за Гамелена.

— Будь мы в армии Кора, мы поступили бы так же, как-они.

— Говори за себя!

Он расставил руки, шумно вдохнул, сжал кулаки, и надувая грудь, высокомерно посмотрел на Матье:

— Разве у меня такая рожа, чтобы удирать от врага? Матье ему улыбнулся:

— Нет.

Пинетт напряг продолговатые бицепсы светлых рук и некоторое время наслаждался своей молодостью, силой, храбростью. Он улыбался, но глаза его оставались беспокойными, а брови нахмуренными.

— Я бы погиб в бою.

— Так всегда говорят.

Пинетт улыбнулся и умер: пуля пронзила ему сердце. Мертвый и торжествующий, он повернулся к Матье. Статуя Пинетта, погибшего за родину, повторила:

— Я бы погиб в бою.

Вскоре энергия и гнев снова разогрели это окаменевшее тело.

— Я не виноват! Я сделал все, что мне предписали. Не моя вина, что меня не смогли толком использовать.

Матье смотрел на него с какой-то нежностью; Пинетт был прозрачным на солнце, жизнь поднималась, опускалась, вращалась так быстро в голубом дереве его вен, он, должно быть, чувствовал себя таким худым, таким здоровым, таким легким: как он мог подумать о безболезненной болезни, которая уже начала его глодать, которая согнет его свежее молодое тело над силезскими картофельными полями или на автодорогах Померании, которая заполнит его усталостью, грустью и тяжестью. Поражению учатся.

— Я ничего ни у кого не просил, — продолжал Пинетт. — Я спокойно делал свою работу; я не был против фрицев, я их в глаза не видывал; нацизм, фашизм — я даже не знал, что это такое; а когда я в первый раз увидел на карте этот самый Данциг, я был уже мобилизован. Ладно, наверху есть Даладье, который объявляет войну, и Гамелен, который ее проигрывает. А что там делаю я? В чем моя вина? Может, ты думаешь, они со мной посоветовались?

Матье пожал плечами:

— Уже пятнадцать лет все видели, что война приближается. Нужно было вовремя умело взяться, чтобы избежать ее или выиграть.

— Я не депутат.

— Но ты голосовал.

— Конечно, — неуверенно ответил Пинетт.

— За кого? Пинетт промолчал.

— Вот видишь, — сказал Матье.

— Мне нужно было пройти военную службу, — раздраженно оправдывался Пинетт. — А потом я заболел: я мог проголосовать только один раз.

— А в тот раз ты это сделал? Пинетт не ответил. Матье улыбнулся.

— Я тоже не голосовал, — тихо сказал он.

Выше по течению солдат выжимал рубашки. Он их завернул в красное полотенце и, посвистывая, поднялся на дорогу.

— Узнаешь, какую песенку он насвистывает?

— Нет, — ответил Матье.

— «Мы будем сушить белье на линии Зигфрида». Оба засмеялись. Пинетт, казалось, немного успокоился.

— Я добросовестно работал, — сказал он. — И не всегда досыта ел. Потом я нашел это место на транспорте и женился: жену-то мне нужно кормить, а? Знаешь, она из хорошей семьи. Хотя поначалу между нами не все ладилось… Потом, — живо добавил он, — все утряслось; я вот к чему клоню: нельзя же заниматься всем одновременно.

— Конечно, нет! — согласился Матье.

— Как я мог поступить иначе?

— Никак.

— У меня не было времени заниматься политикой. Я возвращался домой усталый как собака, потом шли ссоры; к тому же, если ты женат, надо ублажать жену каждый вечер, разве нет?

— Наверное, да.

— Так что ж?

— А ничего. Вот так и проигрывают войну. Пинеттом овладел новый приступ злобы.

— Не смеши меня! Даже если бы я занимался политикой, даже если бы я только это и делал, что бы изменилось?

— По крайней мере, ты бы сделал все возможное.

— А ты сделал? — Нет.

— А если бы и сделал, ты сказал бы, что это не ты проиграл войну?

— Нет.

— Так как же?