Дорогие Американские Авиалинии

Стелла никогда не отличалась беспечностью, и наши дела сложились как сложились не от безоглядной страсти, а из-за накладки с противозачаточными пилюлями, но все равно, когда мы все оказались дома, я дивился, до какой степени она опекала Стеллу-маленькую, которую я звал Крупичкой. Стелла заявляла, что я неправильно держу ребенка, ругала меня за то, что я его щекочу, потому что от этого могут «перевернуться органы», просила больше не браться менять подгузники, потому что я недостаточно тщательно вытираю Крупичкину попку и иногда забываю присыпать ее тальком. Раз я пустился танцевать с Крупинкой — короткий неуклюжий родительский тустеп в гостиной, — и тут Стелла так рванулась с дивана, будто я уже раскручивал Крупинку в руке, чтобы швырнуть в окно. «Ты ее покалечишь», — сказала Стелла, с нарочитой грубостью забирая дитя из моих рук. Каждый вечер Стелла укладывала девочку спать в кроватку, но через несколько часов Крупичка начинала плакать, и тогда Стелла приносила ее в нашу постель. Тут я должен был удалиться, потому что Стелла боялась, что я, ворочаясь, задавлю ребенка, так что через несколько недель я сдался и стал в свободные от работы ночи стелить себе на диване. В гостиной мне было одиноко, так что я вернулся к старым привычкам и мешал себе утешительные порции водки с тоником. Зная, что Стеллу раздосадует вид бутылок из-под «Смирнова», я прятал их в книжном шкафу позади книг, а потом потихоньку выносил партиями, пока обе мои Стеллы гуляли или «были за продуктами», как мы говорим у себя в Новом Орлеане.

Что касается продуктов: Стеллины родители поддерживали нас деньгами, да и моя мать время от времени впадала в щедрость (давать деньги она считала дурным тоном, так что заваливала детскую плюшевыми мишками и оловянными погремушками из «Мезон бланш»,[28]

а между тем у нас телевизор стоял на принесенных с помойки шлакоблоках и на двоих был один стакан). Но денег все равно было в обрез, так что, когда Бобби, который работал лучшие смены — по пятницам и дамскими вечерами, — взъярился на Феликса и повалил его на пол ударом бутылки со скотчем «Клуни», я взял дополнительную смену в «Ставках».

Это подводит нас к эпизоду драки в баре уже с моим участием. Однажды вечером зашли какие-то юристы — район преображался, его обветшалые дома и вегетарианский растаманско-хипповский ритм привлекали тех, кого позже станут звать «яппи», — уселись в углу у дверей и шумно надирались джин-вермутом, который был у нас в те дни настолько не в моде, что мне пришлось справляться о нем по книжке. Классические мудозвоны — ребята того типа, что в сорок лет продолжают носить университетские перстни и говорят тебе, какой телеканал «надо включить» в телевизоре над стойкой. Один из них, давясь смехом, рассказал о помощнице, которая недавно от него «залетела», чем вызвал у другого завистливо-злобную похвальбу, будто он столько раз бывал в абортной клинике, что у него там абонемент и каждый десятый раз — бесплатный.

Я в тот вечер довольно мощно пил — общее правило наливающего в «Ставках», — да к тому же накануне я дико разругался с Чарлзом, который назвал меня «очёском», добавив, что мне следует «отдаться размножению», ведь, похоже, именно к этому у меня настоящий талант — все это, конечно, сказалось в моих последующих действиях.

Я сварганил Десятому-бесплатно то, что у нас зовется «бетономешалкой»: часть «ирландских сливок» на часть лаймового сока. Это сочетание вызывает во рту реакцию типа свертывания, моментально превращая жидкость в густую творожистую массу. Это легендарный коктейль, предназначенный для мести, а не для выпивки. А поскольку все эти ребятки были еще и в пижонских галстуках, я даже старательно уложил его слоями, как pousse-café.[29]