Дорогие Американские Авиалинии

Шальная мысль: весь день я думал, что О’Хара напоминает чистилище, но гнал от себя эти аналогии, списывая их на туман в голове. А вот теперь я не столь уверен. Образы иногда сливаются с реальностью. Представьте, каким я вижу со своего места терминал Эйч-6: вокруг зыбится толпа временных беженцев, они ждут и ждут, зевают, барабанят пальцами по коленкам, спрашивают в сотовые, за что такое наказание, читают «Код да Винчи», чтобы не сидеть уставившись в пол. Выдыхаются даже налетавшие миллион миль деловые люди — рядом со мной мужик в пиджаке и при ноутбуке раскладывает на экране пасьянс, и по тому, как он вздыхает и нетерпеливо щелкает пальцами, я понимаю, что у него это последний способ занять себя умственно и/или физически. Обычно в аэропортах все течет — люди движутся как рыба, косяками. Но сейчас здесь почти никакого движения, так, одиночки, слоняющиеся туда-сюда без всякой видимой цели и без вещей, просто чтобы размяться. Матери ни за что жучат детей. Мужчины средних лет осваивают неизученные опции своих электронных часов. Мы все попали в число наполовину казнимых: запертые на переходе, жаждущие небес.

Я уж не говорю о том, что тут все окрашено в разные тона чистилищной серости: мрачно-серые плитки потолка, колонны цвета сырого бетона, пестрая, будто песчаный гравий, напольная плитка. Свет неяркий и рассеянный, мерцающая дымка. И как в Дантовом Чистилище, никто не отбрасывает тени. Забудется и времени теченье. Эскалаторы переносят нас с одной горной террасы на другую.

Вот так стоять, когда вас ждет дорога?[49] Только вместо Дантовых ангелов с их огненными мечами без острия нас караулят стражники из МВБ типа моего нового приятеля, который предостерегает меня от гибельного пристрастия к «Лаки страйк» и скулящим электронным жезлом метит мой лоб, как Алигьери в воротах Рая пометили лоб концом меча. Исповедай грехи свои, Тигр:

И да снидут благодатно к нам суд и милость — чтоб раскрыть крыла.

[50]

Пожалуйста, выложите все из карманов. Из дурной головы тоже.

Раймон Кено,[51] некогда один из моих низших богов, ну, в переводах, конечно, — да, когда-то у меня были боги (а сейчас у меня есть только вы) — сказал, что все правдивые истории — о еде, а выдуманные — о любви. Эта строчка всплыла у меня в памяти несколько минут назад, пока я жевал «знаменитое» куриное буррито с чипотлем[52]

из киоска «Пляжных буррито».

Шестифунтовое буррито — дымящийся кусок бегемотьего говна, замаскированный под еду, — я запил «Аризонским зеленым чаем» — наверное, чтобы окончательно сжечь себе желудочно-кишечные рецепторы. Будь я, скажем, пьяным юристом из Нового Орлеана, я бы сейчас сиганул через прилавок душить продавца за эту бетономешалку вместо обеда, хотя, может, меня бы тормознули кустарные бандитские татуировки, украшающие пальцы продавца, и потом — ведь никто не мешал выбрать другой прилавок из длинного ряда здешних закусочных. Чикагская закрытая пицца Котлеткинга! Улеоотные горшочки Фу Манчу. Ароматерапевтические коктейли. Но у «Пляжных буррито» была самая короткая очередь, и вот вам — бегемотье говно. (Когда я выбросил недоеденное в мусор, контейнер прямо подпрыгнул.)

Ну так вот, о Кено и моем жевании: я сидел, просматривал потихоньку свое ужасное письмо, и мой взгляд упал на три пустые строчки, что я оставил между рассказом о первой встрече Бенни и Стеллы и рассказом о милой старушке-жевуне, которая рекламировала мне на улице психотерапию карманной рулетки. Три пустые строчки: разрыв страницы, перекур, запечатленный вздох после воспоминаний о Мэгэзин-стрит. Не листайте назад — я вам точно скажу, что там написано: «Потом я долго стоял на тротуаре, и мое сердце, как бенгальский огонь, разбрасывало искры вокруг». Красивый образ, правда? Разве что немного перетонченный и переслащенный. Разумеется, я его украл. Ну или как бы украл — у покойного варшавского поэта Блажея Кравчика, чей посмертный сборник стихов я переводил год назад. Стихи, насколько я помню, были примерно такие: