Дорогие имена

Мы находим у Маркса замечательные слова о социально-историческом значении комедии и веселого смеха. Он писал в работе «К критике гегелевской философии права»: «История действует основательно и проходит через множество фазисов, когда несет в могилу устарелую форму жизни. Последний фазис всемирно-исторической формы есть ее комедия… Зачем так движется история? Затем, чтобы человечество смеясь расставалось со своим прошлым. Этого веселого исторического назначения мы требуем для политических властей Германии». Маркс писал о порядках полуфеодальной Германии: «…надо заставить плясать эти окаменелые порядки, напевая им их собственные мелодии! Надо, чтобы народ испугался себя самого, чтобы вызвать в нем отвагу».

То веселое всемирно-историческое назначение, которого Маркс требовал для окаменевшей Германии, Гоголь осуществил для крепостнической России. Он заставил плясать порядки и людей крепостнической России. Русские передовые люди рассмеялись над перетрусившими чиновниками — это было начало освобождения от страха перед чиновниками.

Смех Гоголя не умолкает и в наши дни, потому что мы современники последнего фазиса всемирно-исторической формации капитализма. Она ликвидирована в нашей стране, где, впрочем, еще бродят пережитками капитализма тени Антона Антоновича, Аммоса Федоровича, а за ними вприпрыжку и тени Бобчинского и Добчинского. Но когда в США, в Англии, во Франции мы наблюдаем, как мечутся в панике и полной растерянности городничие всяких рангов, как боится буржуазное общество близкого будущего, как лгут в исступлении ноздревы капиталистической печати, — перед нами последнее действие «Ревизора». Мы видим, как действует по приказу агрессоров Держиморда в Нью-Йорке, Париже и Риме; как доискиваются шпионы, нет ли некоего «инкогнито»; мы слышим, как главари международной реакции в бешенстве Шлют проклятия всем «либералам», потрясателям основ, всем «бумагомаракам», разоблачающим империализм и агрессию в печати, независимой от капиталистов. «Узлом бы всех завязал, — кричит в ярости американский сенатор, — в муку бы стер вас всех, да черту в подкладку! в шапку туда ему!..» И бьет каблуком в пол разъяренный американский сенатор и кулаком сует в направлении воображаемых коммунистов, и если мог бы, действительно в муку стер и Советский Союз, и страны народной демократии, и весь китайский народ.

Обреченность старого мира, давно сгнившего в самых основах своих, делает сатиру Гоголя, его смех глубоко современными. Всем деятелям империализма, столь задорным, столь воинственным, предстоит — рано или поздно — разыграть последнюю сцену из «Ревизора», окаменеть, как окаменели царские чиновники на сцене сто с лишком лет назад, как провалились они в небытие в России тридцать четыре года назад, как исчезли и исчезают в ряде стран в настоящее время. Буржуазное общество томится предчувствиями конца. Это — в их политике авантюризма, лишенной разума. Это — в их философии смертников, в литературе и в искусстве полного распада. Они боятся всякого шороха за стеной. Они ждут, что вот-вот откроется дверь и явится на пороге страшный ревизор в лице народа-судьи. Они бледнеют, приходят в исступление, паникуют, когда слышат слова: революция, коммунизм. И в этом состоянии они способны не только на величайшие глупости, но и на омерзительные преступления.

Смешные и вместе с тем чудовищные образы гоголевской сатиры сохраняют всю свою жизненность. Они нужны нам. Мы можем объяснить нашим детям, что такое частнособственническая политика, что такое нажива, что такое скупость и жадность, что такое буржуазия… Они поймут, но никто из них никогда не видел живого капиталиста, помещика, ростовщика. Никто из них не может представить себе воочию американского Моргана, или генерала-захватчика, или журналиста из «Нью-Йорк тайме». Мы говорим: это Чичиков, ставший премьер-министром или государственным секретарем, — и все ясно. Это Собакевич, командующий Западной Европой. Это Держиморда, свирепствующий в Корее. Это Ноздрев, взявшийся за перо и пишущий такие небылицы о Советском Союзе, которые не только не имеют подобия с правдой, но вообще ни с чем не имеют подобия. Что такое скупость? Плюшкин. Что такое тупость? Коробочка. Что такое бюрократизм? Полковник Кошкарев. Что такое беспринципность под маской благодушия? Манилов.

Гоголь воспитывает поколения за поколениями своим веселым и убийственным смехом над всем, что отжило свой век, что уже окаменело по существу, но упрямо стоит на пути живого, мешая ему и уродуя его. Смех Гоголя разоблачает все то, что придает себе спесивую важность избранности, святости, вечности. Этот смех не мог бы быть таким действенным, если бы не питался сознанием великой силы народной, если бы не родили его светлые источники любви к народу своему, вера в его великое будущее, в его торжество над миром наживы, бесчестия, насилия, произвола.

Когда в октябре 1917 года растерявшаяся, озлобленная, поглупевшая русская буржуазия оглянулась, она увидела в дверях своего «ревизора»— рабочий класс, партию большевиков, социализм.

1952 г.