Дорогие мои, хорошие!… Стихи друзьям: оды, мадригалы, посвящения, поздравления, тосты, пародии и другие экспромты

И вот: когда стал массовым развод,

и у людей и стран вошел он в моду —

у Бори с Таней все наоборот,

и их союз лишь крепче год от году.

Их дружбу не опишешь и пером!

Зайди во мрак гаражного массива

и полюбуйся, как это красиво:

когда опасность разлита крутом

и Боря жигуленка загоняет —

с какой его любовью охраняет

отважная Татьяна с топором!

Дни Ельцина, пожалуй, сочтены,

и нам бы надо, пользуясь моментом,

избрать Борюню-друга президентом,

в сопровождении, само собой, жены.

Я вижу: Вашингтон. Аэропорт.

Выходит Чарный. Он красив и горд.

Играют гимн. Ждут автомобили.

Борюню обнимает Клинтон Билли.

И вижу я, от радости чуть пьяный,

как Хиллари целуется с Татьяной.

И сладко мне: они — мои друзья,

ведь это наши Танечка и Борька!

Но что с собою нас не взяли — горько…

А впрочем, понимаю, что — нельзя…

Вновь сладко нам за свадебным столом,

но с временем попробуй-ка, поспорь-ка,

и горько нам, что столько лет прошло…

И горько нам, и сладко нам, и горько…

Мы так и говорим вам: «Горько! Горько!»

1993 г.

Марку ШВАРЦУ

Артисту в законе, вечному изобретателю

ТОВАРИЩУ ШВАРЦУ, ЧЕЛОВЕКУ И ГРОЗООТМЕТЧИКУ

Товарищ Шварц! На счетчике — тридцать,

растут годов этажи.

Прошу, продолжайте спокойно бриться,

электробритвой не достанешь до жил.

Прошу вас, товарищ, унынье и стон

оставьте вашей одесской тете.

Жили на третьем, теперь на шестом,

значит, еще растете.

Жизнь — не Ташкент, но трясет и тискает,

душа порою бывает в загоне.

Товарищ Шварц, вы законный артист,

никуда не денешься, артист в законе.

Морозный эфир хрустит, как редис,

грустит в ожиданьи искреннем, истовом.

Кроме того, вы, товарищ — радист,

никуда не денешься, родился радистом.

Гоняй по коротким, крути колесо!

А если случится грызня и резня —

шуруй по эфиру экстренный СОС —

как собаки, на выручку примчатся друзья.

Эфир равнодушия, как стенку, пробей!

Пусть в сердце пульсирует твой передатчик!

А если вылетит не тот воробей,

клянусь: мы будем носить передачи.

Пусть голос пробьется, и, как ни глуши,

не расплескавшись в мечтаньях бессонных,

пусть дистанция вашей души

работает круглосуточно на всех диапазонах!

1967 г.

Марку Исааковичу Шварцу в день его рождения, перенесенный с 10 января

Бывают в пьянках перепои,

а в стуках сердца — перебои.

Дома бывают с перекосом,

а дни рожденья — с переносом.

Раз можно день переносить,

то отчего б, над рюмкой свесясь,

не взять и не вообразить,

что переносим также месяц?

Зачем в январь? Зачем в мороз

ты родился, не понимаю?

Тебя мы сдвинем в месяц роз,

в район грозы в начале мая.

Но если месяц сдвинут так,

чтоб нас устроили погоды,

не значит ли, что год — пустяк?

Давайте, сдвинем также годы.

Какой там год? Тридцать седьмой?

Ты родился, а кто-то помер…

Жестокий год. Но, боже мой,

кто нам мешает сдвинуть номер?

Год сорок первый? Нет, не тот.

Сорок седьмой? Он был голодный.

Гори, сорок седьмой, огнем.

Пятьдесят третий? Превосходный!

Но если ты родился в нем,

тебе сегодня девятнадцать,

и, значит, надо призываться.

Шестидесятый? Кукуруза,

и, не жалея кулака,

Хрущев доказывал Союзу,

что можно жить без молока.

Шестьдесят третий? Год примерный.

Но если ты родился в нем,

тебе б сегодня в пионеры

реально угрожал прием.

Короче: сколько ни трудиться,

не отыскать удачный год,

в котором мог бы ты родиться

без тягот, вздохов и забот.

Не календарь, а наважденье!

Ну, что ж, давай, решим тогда,

что отнесем твой день рожденья

в еще грядущие года

Итак, еще он не родился…

Кого же поздравляю я?

Как среди нас он очутился?

Откуда у него семья?

Непостижимы тайны эти.

Покров да будет ли с них снят?

Быть может, в прошлом наши дети

нам будущее объяснят.

15 января 1972 г.

Семену ШМЕРЛИНГУ

Покусителю на Сталина (покусателю?),

славному человеку и писателю

* * *

Мы уважаем Сименона,

но любим Шмерлинга Семена.

Достойно он пронес знамена

от… допускаю, что от Дона

и до железного бетона

Берлинского укрепрайона,

а приказали б — неуклонно

пронес бы он их до Тулона

и далее до Лиссабона,

а надо — и до Вашингтона!

Мы любим Шмерлинга Семена,

солдата, но не солдафона,

пришедшего, не сняв погона,

в литературу с полигона.

Мы любим Шмерлинга Семена

за книги радостного тона:

пускай не ловят в них шпиона,

не лупят модного пижона,

не изучают в них фотона,

в них нет героев из картона,

нет деревенского жаргона,

нет городского фельетона,

зато в них оптимизма — тонна;

и книги Шмерлинга Семена

воспитывают гегемона!

За то, что он живет влюбленно,

за то, что он творит бессонно

и трудится неугомонно,

мы любим Шмерлинга Семена.

И потому вполне законно

мы выпьем рюмку самогона

(запасшись ломтиком лимона)

во здравье Шмерлинга Семена!

18 апреля 1983 г.

* * *

Судьба бойца — в наградах, званиях.

А в чем видна судьба писателя?

Она — у книг его в названиях,

в них проступает обязательно.

Писатели на две оравы

разбились, как на поле бранном.

Ты — «ИСКЛЮЧЕНИЕ ИЗ ПРАВИЛ» —

ни разу не был «ХИТРОВАНОМ».

Мы все конфликтами и спорами

утомлены, и тем не менее,