Дорогой чести

— Да уж, — поддакнул адъютант Безобразов. — Идем сейчас по улице Ваграм, а только к одной площади Звезды, на которой скоро будем, сходятся улицы Гоша и Клебера, Иены и Фридланда. Сколько улиц и площадей Наполеон назвал именами генералов и в честь побед своих, сколько монументов воздвиг в память походов!..

— Вы хорошо знаете Париж? — спросил Непейцын.

— Перед войной с полгода здесь пробыл, — ответил Безобразов. — Лекции слушал в Сорбонне, по театрам куртуазил… Ага, конечно, сквозь арку и поворачивают на Елисейские поля. Оттуда вдоль Сены пойдем к Тюильри, а уж дальше не знаю куда…

После церемониального марша, которым у Елисейского дворца прошли мимо императора Александра и прусского короля со свитой, полки поставили биваком на Елисейских полях. Офицерам отводили квартиры в соседних улицах. Непейцыну достался билет на нижний этаж небольшого дома на Рю де Тремуйль, принадлежавшего богатому коммерсанту, жившему в другом своем владении. В меблированной квартире оказалось пять комнат с кухней, и хозяин дома прислал своего управляющего с обещанием поставлять к столу русских все, что закажут. Непейцын предложил офицерам своей роты стать с ним вместе. Якушкин и Толстой тотчас согласились, Краснокутский поселился через два дома.

В первый день все, едва поужинав, разошлись по постелям. Ведь предыдущую ночь почти не спали. Рано утром Непейцына разбудили голоса слуг. Они принимали от француза-возчика присланное хозяином дома: вино, хлеб, кур, овощи, пирожные и еще многое, вплоть до турецкого табака в бумажных картузах.

За кофе, к которому пришел и Краснокутский, Сергей Васильевич спросил:

— Как вы думаете, господа, закончена ли война?

— Сие зависит от благоразумия Наполеона, — ответил капитан. — Мармон и Мортье увели из Парижа двадцать тысяч солдат да у него около сорока тысяч. И все только в тридцати верстах отсюда.

— А пока мы с Якушкиным идем гулять по Парижу, — весело сказал Толстой. — Не угодно ли, господа, отправиться с нами?

Непейцын ответил, что напишет письма и отдохнет после целого дня в седле с неудобной тульской ногой, а Краснокутский — что навестит роту в лагере и зайдет к адъютанту узнать новости.

Когда все ушли и Федор убрал со стола, Сергей Васильевич приказал подать письменные принадлежности. Но вместо того чтобы взяться за перо, проскакал до дивана, прилег и задумался.

«Так это не сон? Я в Париже… Вот слышно, как за оклеенными зеленой бумагой стенами чужой комнаты гремит по мостовым тысячами копыт, дребезжит тысячами экипажей, говорит тысячами голосов прославленная столица мира. Париж — цель мечтаний всех поклонников просвещения, искусства и моды… Конечно, нужно осмотреть знаменитый город, хоть чтобы рассказать Соне, нужно вглядеться в французов, которые считаются, как ни спорь, первым народом мира, языком которых пишут все короли и дипломаты…»

На этом ход мыслей Непейцына прервался — над ним, во втором этаже, что-то уронили. Сквозь открытые в сад окна оттуда донесся женский возглас, потом звуки, похожие на плач.

— Эй, Федор! Не знаешь ли, кто наверху живет?

— Старики какие-то.

— А прислуга есть?

— Есть, Мадленой звать.

— Молодая?

— Девица хоть куда.

— Ой, смотри, не забудь, как после Ланг-Билау обвязанный ходил… А сейчас, знаешь, там будто плакал кто-то.

— Не могу знать, сударь. Женщинам без плачу тоже нельзя-с…

— Особенно ежели с таким, как ты, хватом поведутся… Ну, дай-ка, обопрусь на тебя, к столу сяду…

Он написал Софье Дмитриевне первое большое письмо после перехода через Рейн, полное надежд на скорую встречу и обещаний при первой возможности проситься в отставку. Написал о том же Моргуну, выводя буквы поразборчивей, чтобы смогли прочесть ступинские грамотеи. Пообедал один, потому что никто из офицеров не пришел к назначенному часу, и, нацепив деревянную ногу, надев сюртук и фуражку, с трубкой в руке, вышел в небольшой сад, отделявший фасад дома от ограды с воротами на улицу. Солнце сияло по-летнему. Старый привратник, живший в домике у ворот, смотрел в окошко и тоже курил трубку. Сергей Васильевич сел на чугунную скамью близ своих дверей и засмотрелся на первые ярко-пламенные тюльпаны, чуть качавшие головками на клумбе перед домом. Благодать! Каштаны цветут на бульварах, и здесь несколько деревьев трепещут молодой листвой… А у нас-то, поди, еще снег лежит… Придется, верно, ехать этим же летом, а то осенью в деревню. Засесть навсегда в Ступине, иначе ничего не придумаешь. Теперь дадут пенсию побольше, но на нее в городе все равно не прожить. А главное — в Ступине нужен хозяйский глаз. Дяденьки нет, Моргун состарился, а мужиков — под семьдесят душ. Но Соня что скажет? Захочет ли ехать в «нашу глухомань», как Филя назвал когда-то. Или с ним вместе всюду поедет?

Сергей Васильевич ощутил на себе чей-то взгляд. Поднял голову. Седой человек со строгим, а может, грустным лицом смотрел на него из окошка второго этажа. Встретясь глазами, слегка поклонился и отошел в глубь комнаты.