Дорогой длинною

Граф Воронин был московской легендой. Выходец из богатого и древнего московского рода, любимец света, смуглолицый красавец с жёсткими серыми глазами был одинаково вхож и в цыганский дом в Грузинах, и в гостиную генерал-губернатора Москвы князя Долгорукова. Его видели в светских салонах и публичных домах, на скачках и благотворительных балах в пользу инвалидов последней военной кампании, в Дворянском собрании и на каруселях в Петровском парке. Ходили слухи, что Воронин разоряется. Но граф разбивал эти домыслы в пыль своими кутежами у цыган и карточной игрой, счёт в которой порой шёл на десятки тысяч. Цыгане с Живодёрки звали Воронина "Пиковый валет" - за то, что однажды он на спор не глядя выстрелил с пятнадцати шагов в карту - в пикового валета, пробив точно середину чёрного сердечка. Зина Хрустальная называла графа своим проклятием и была от него без ума. Воронин, кажется, тоже любил её, но на шутливые вопросы цыган о том, когда же свадьба, Зина отмалчивалась.

Кроме Зины Хрустальной, собственный дом был и у семьи Конаковых – удачливых барышников, для которых работа в хоре была больше развлечением, чем заработком. Мать Конаковых, цыганка невероятных размеров с лицом разбойничьего атамана и с весёлым нравом, пела вместе с сыновьями.

Цыгане называли её "Царь-пушка". Глафира Андреевна обладала редкой густоты басом, и Яков Васильев перед каждым выступлением упрашивал её:

"Глашка, Христа ради, не труби на весь ресторан! Через тебя никого не слышно!". "Не буду, Яшенька, не буду!" - умильно соглашалась Глафира Андреевна. Но цыгане знали: стоит завести "Гребешки" - и посередине песни все голоса покроет её мощное, рокочущее "Да ты восчу-у-у-уствуй!..", от которого дрожали стёкла в окнах и крестились пьяные купцы. Цыгане прятали усмешки, Яков Васильевич шёпотом ругался, а довольная "Царь-пушка" исподтишка показывала ему свой внушительный кукиш: мол, выкуси-ка, морэ! Чтоб все пели, а я молчала - не дождёшься!

Среди мужских голосов славились басы Митро и Петьки Конакова, а также голос дяди Васи, одного из лучших теноров хора. Послушать, как Васька с Живодёрки поёт "Картошку" и "Тараканов", съезжалась вся московская знать, сам граф Воронин дарил ему по червонцу за каждую песню и уверял, что даже в "Гранд-опера" не услышишь такого тенора. И всё было бы хорошо, если бы не дяди Васин запойный грех. Раз в два месяца гордость хора, никого не предупредив, уходил из дома в неизвестном направлении. Цыгане немедленно кидались на поиски, переворачивали всю Москву, рыскали по трактирам и кабакам, расспрашивали босяков и проституток. Но проходило несколько дней, прежде чем дядю Васю в совершенно непотребном виде находили в питейном заведении где-нибудь на Сухаревке или Тишинке. Ещё день-два уходили на приведение солиста в божеский вид. Затем следовало возмездие в лице разгневанного хоревода. Орать на первый голос хора в открытую Яков Васильев считал недостойным: разбирательство происходило тихо, при закрытых дверях.

Никому ни разу не удалось подслушать, какими словами пользуется при этом хоревод. После ухода Якова Васильича дядя Вася выбирался к цыганам изжелтазелёным, крестился на иконы и клялся всеми святыми, что больше - никогда, ни капли, ни единого глоточка, чтоб его черти взяли на свои вилы! Но, видимо, чертям дядя Вася был без надобности, потому что через несколько месяцев всё повторялось снова. Пела в хоре и дочка дяди Васи - тоненькая, глазастая четырнадцатилетняя Гашка, но её пока что никто не принимал всерьёз.

Появлялся иногда в хоре Гришка Дмитриев - красавец-цыган двадцати трёх лет, высокий, стройный, с огромными чёрными глазами, которые оставались грустными даже тогда, когда Гришка хохотал с цыганами во всё горло.

У него был редкой красоты баритон, и когда Гришка, играя бархатом на низах, пел модный романс "Пара гнедых", рыдала даже вполне трезвая публика.

В ресторан Гришка всегда приезжал на извозчике, а одевался, как князь, небрежно вертел золотую браслетку на запястье и демонстрировал полную коллекцию перстней. Илья долго не мог понять, откуда у этого парня, крайне редко появлявшегося в хоре и никогда - на Конном рынке, такое богатство.

– Вор он, что ли? - осторожно спросил он как-то у вездесущего Кузьмы.

Тот в ответ усмехнулся:

– Да если бы… Купчихами кормится.

– Это как? - не понял Илья.

– А вот так. Не знаешь, что ль, как у них? Муж - по закону, офицер - для чуйств и дворник - для удовольствия. Только у некоторых вместо дворника – наш Гришка.

– Врёшь! - Илью даже передёрнуло.

– Не вру. Спроси у наших, коль не веришь. Долгополова купчиха с ним жила и Пореченкова с Большой Полянки, а сейчас он вроде возле Прянишниковой вдовы из Староданиловского крутится. Купчихи его куда как любят! В ресторанах кормят, сами кольца дарят, с себя последнее снять готовы… Фу! Ладно, я не говорил, ты не слышал. Яков Васильич не любит, когда про это болтают…